Но ничего на свете не может подняться выше своего пика. По достижении пика начинается снижение. Это похоже на морскую волну. Она поднимается все выше и выше, угрожая смести все на своем пути. Она нависает над вами. Но вот она достигает своей высшей точки, останавливается, опрокидывается и стремительно рушится вниз, чтобы затем, пенясь, улечься на поверхность и плавно выкатиться на песок.
Нельзя понапрасну тратить жизненную энергию, думая о вещах, которые нельзя изменить, или о событиях, принадлежащих прошлому.
Как он красив, — подумала Беатрис, — и как бессердечен. Он оставил ее одну, сидящей в тени скал. Она сидит здесь, смотрит, как он входит в воду, освещенный луной. Она постаралась не драматизировать ситуацию, но выходило, что они сейчас поменялись ролями. Он вышел на свободу, оставив ее в клетке. Эта картина вполне соответствовала тому, о чем она подумала в предыдущие минуты. На самом деле, он не любит ее. Она — вещь, облегчающая его жизнь в убежище, и в это она, конечно, играет для него важную роль, но он не чувствует к ней истинной душевной привязанности. Он забудет ее тотчас после того, как окажется на свободе. Он вернётся во Францию, окунется в настоящую жизнь, окружит себя смеющимися весёлыми девушками, будет флиртовать, танцевать и выпивать с ними, а потом жениться на одной из них.
Проклятье в том, что всегда остаёшься матерью. Заботишься, как о цыпленке, о сорокалетнем адвокате с алкогольными проблемами.
«Ты настоящий маленький морализирующий апостол, Алан. Я должна каждый день работать, а ты будешь меня за это вознаграждать. Но не надо обращаться со мной, как с маленькой девочкой. Я уже взрослая женщина».
«Но тогда и веди себя, как взрослая женщина. Постарайся упорядочить свою жизнь. Жизнь делается не так, как ты себе это представляешь. Ты живёшь одним днём, спишь до полюдня, вечерами болтаешься без дела, а по ночам пьешь и танцуешь. Тебя содержит бабушка, и ты, кажется, вообразила, что так будет продолжаться всегда!»
«Так и будет продолжаться. Почему я сейчас должна думать о том, что будет через десять лет? Даст Бог день, даст Бог и пищу!»
«Мэй не будет жить вечно.»
«Значит, найдется кто-то другой».
«Ты имеешь в виду мужчину?»
«Да, какой-нибудь мужчина обязательно окажется под рукой».
Он задумчиво посмотрел на нее, на ее беспечно смеющийся рот, на ее искрящиеся глаза.
«Тебе не всегда будет двадцать день, Майя. Ты не всегда будешь такой привлекательной, как сейчас. Понимаешь? Не всю жизнь к тебе будут липнуть мужчины».
«Вечно ты каркаешь, Алан. Вечно рисуешь все в черном цвете! Иногда ты бываешь таким ужасно пресным и скучным! Вечно ты нагоняешь тоску!»
Не знаю. Честно говоря, я в этом сомневаюсь. Она сегодня кое-что рассказала мне о себе. Любой нормальный человек осудит ее за это. У неё нет морали, Франка, нет, ни в малейшей степени. У нее нет чувства чести, у нее нет гордости, которую обычно теряют вместе с честью. У нее нет моральных границ, она не останавливаться ни перед чем. Чувства других людей интересуют ее не больше, чем придорожная пыль. Ей безразличны понятия о чужой собственности, а уж о таких замшелых вещах, как закон и порядок, она и во все не имеет понятия. Эти ценности не имеют в ее глазах никакого значения. Это не только юношеское легкомыслие или потребность пожить жизнь. Это ее характер — безнравственный и бесчестный. Господи, и я любил эту женщину, — Алан говорил таким надтреснутым голосом. — Я и в самом деле любил эту женщину.
Чувство удивления залило ее теплом, и это было невыразимо приятно, но одновременно сильная болезненная судорога скрутила ей желудок. Они уже часто об этом говорили. Он ей доверяет. Он говорит ей о демонах в своей душе, о враге, засевшем в его мозгу, о мучительных мыслях, которые так часто его посещают. И она позволяет ему открываться, дарит ему свое время, понимание и говорит с ним нежным ласковым голосом.
Выбрось ее из головы, — подумал он с гневом и, одновременно, отчаянием. — Ты никогда не будешь с ней счастлив. С ней вообще не будет счастлив ни один мужчина. Женщина, которая при такой погоде щеголяет без пальто только затем, чтобы все видели ее груди и ноги, не стоит и ломаного гроша.
Она знала: ее призвание быть несокрушимой, на покоряться никому и ничему, и временами Беатрис удивлялась тому упорству, с каким ее близкие придерживались этого убеждения. Сама она не чувствовала себя и наполовину такой сильной, какой ее считали люди, но думала, что ей посчастливилось соорудить себе по-настоящему крепкий панцирь, отражавший любой внешний натиск и защищавший ее внутренний мир от любопытных взглядов. Там внутри, под панцирем, чувствовала Беатрис, продолжали сочиться кровью многочисленные раны. Благо, что никто из окружающих не мог увидеть их.
— Если вы кого-нибудь боитесь, — сказала она, повторяя отцовские слова, — то, обычно, начинаете отступать. Ваш противник, соответственно, делает шаг вперёд. У него становится больше места, а у вас меньше. Поэтому он становится сильнее, потому что вы освободили ему место.
— И что ты предлагаешь?
Она задумалась.
— Наверное, надо просто остаться на месте. И внимательно следить за противником. Может быть, он не так силен, как кажется.
Женщины охотно отвечали ему взаимностью, радостно откликаясь на его взгляд или улыбку. Но череда лёгких, мимолётных интрижек научила его тому, что даже в самом интимном телесном слиянии с человеком можно остаться одиноким. Ещё более одиноким, чем в пустой лондонской квартире перед телевизором. В какой-то момент Алан полностью отказался от знакомств на одну ночь. Ему не надо больше спать с женщинами, чтобы лишний раз убеждаться в собственной неотразимости. Теперь ему было интереснее беседовать с женщинами, а не тащить их сразу в постель.
Cлайд с цитатой