Всеволод Рождественский

Менять язык, друзей и города,

Всю жизнь спешить, чтоб сердце задыхалось.

Шутить, блистать и чувствовать всегда,

Что ночь растет, что шевелится хаос.

О, за один усталый женский взгляд,

Измученный вседневной клеветою

И все-таки сияющий, он рад

Отдать всю жизнь — наперекор покою.

Чтоб только не томиться этим сном,

Который мы, не ведая названья,

В ночном бреду сомнительно зовем

Возвышенной стыдливостью страданья.

Непрочен мир! Всем надоевший гость,

Он у огня сидеть уже не вправе.

Пора домой. И старческая трость

Вонзается в сырой, холодный гравий.

Скрипят шаги, бессвязна листьев речь,

Подагра подбирается к коленям.

И серый плед, спускающийся с плеч,

Метет листы по каменным ступеням.

0.00

Другие цитаты по теме

А в Октябре на братский зов,

Накинув мой бушлат,

Ты шла с отрядом моряков

В голодный Петроград.

И там, у Зимнего дворца,

Сквозь пушек торжество,

Я не видал еще лица

Прекрасней твоего!

Я отдаю рукам твоим

Штурвал простого дня.

Простимся, милая!

С другим

Не позабудь меня.

Во имя правды до конца,

На вечные века

Вошли, как жизнь, как свет, в сердца

Слова с броневика.

В судьбу вплелась отныне нить

Сурового пути.

Мне не тебя, а жизнь любить!

Ты, легкая, прости...

Крепостной мечтатель на чужбине,

Отрицатель италийских нег,

Лишь о снежной думал он пустыне,

Зоркий мастер, русский человек.

И над дельтой невских вод холодных,

Там, где вьюги севера поют,

Словно храм, в дорических колоннах

Свой поставил Горный институт.

Этот строгий обнаженный портик

Каменных, взнесенных к небу струн

Стережет, трезубец, словно кортик,

Над Невою высящий Нептун.

И цветет суровая громада,

Стужею зажатая в тиски,

Как новорожденная Эллада

Над простором северной реки.

В грозный год, в тяжелый лед вмерзая,

Из орудий в снеговой пыли

Били здесь врага, не уставая,

Балтики советской корабли.

И дивилась в мутных вьюгах марта,

За раскатом слушая раскат,

Мужеством прославленная Спарта,

Как стоит, не дрогнув, Ленинград.

В призмах бинокля, дрожа, скользят

За кипятком прибоя

Щебень залива, дома и сад,

Мыса лицо тупое.

В грохоте тяжком, у черных скал,

На грозовом просторе

Поднят уже штормовой сигнал,

Дышит и ходит море...

Под зеленым абажуром

Он всю ночь скрипел пером,

Но, скучая по Гонкурам,

Скоро бросил сад и дом,

И теперь острит в Париже

На премьере Opera.

Пыль легла на томик рыжий,

Недочитанный вчера...

Но приезд наш не случаен.

Пусть в полях еще мертво,

Дом уютен, и хозяин

Сдаст нам на зиму его.

В печке щелкают каштаны,

Под окошком снег густой...

Ах, пускай за нас романы

Пишет кто-нибудь другой!

«Запевай, приятель, песню, что ли!

Поглядишь — и душу бросит в дрожь.

Не могу привыкнуть я к неволе,

Режет глаз мне Каспий, словно нож.

Пой, дружок! В проклятой этой соли

Без души, без песни — пропадешь».

И казах звенящий поднял голос.

Он струился долгим серебром,

Он тянулся, словно тонкий волос,

Весь горящий солнцем. А потом

Сердце у домбры вдруг раскололось,

И широкострунный рухнул гром.

Пел он о верблюдах у колодца,

Облаках и ковыле степей,

О скоте, что на горах пасется,

Бедной юрте, девушке своей.

Пел о том, что и кумыс не льется,

Если ты изгнанник и кедей1.

Распахнув сюртук свой, на рассвете

Он вдыхал все запахи земли.

Перед ним играли наши дети,

Липы торжествующе цвели.

Бабочки весенние порхали

Над его курчавой головой.

Светлая задумчивость печали

Шла к нему, и был он как живой.

Вот таким с собою унесли мы

И хранили в фронтовой семье

Образ нам родной, неповторимый,—

Юношу на бронзовой скамье.

И когда в дыму врага, в неволе

Задыхался мирный городок,

Ни один боец без тайной боли

Вспомнить об оставшемся не мог.

«О царевна! Узких щек багрянец -

Как шиповник родины моей.

Сядь ко мне. Я только чужестранец,

Потерявший дом свой, Одиссей.

Грудь и плечи, тонкие такие,

Та же страстная судьба моя.

Погляди же, девушка, впервые

В ту страну, откуда родом я.

Там на виноградники Итаки

Смотрит беспокойная луна.

Белый дом мой обступили маки,

На пороге ждет меня жена.

Но, как встарь, неумолимы боги,

Долго мне скитаться суждено.

Отчего ж сейчас — на полдороге -

Сердцу стало дивно и темно?

«Запевай, приятель, песню, что ли!

Поглядишь — и душу бросит в дрожь.

Не могу привыкнуть я к неволе,

Режет глаз мне Каспий, словно нож.

Пой, дружок! В проклятой этой соли

Без души, без песни — пропадешь».

И казах звенящий поднял голос.

Он струился долгим серебром,

Он тянулся, словно тонкий волос,

Весь горящий солнцем. А потом

Сердце у домбры вдруг раскололось,

И широкострунный рухнул гром.

Пел он о верблюдах у колодца,

Облаках и ковыле степей,

О скоте, что на горах пасется,

Бедной юрте, девушке своей.

Пел о том, что и кумыс не льется,

Если ты изгнанник и кедей1.

Что жизнь — не глоток ли остывшего чая,

Простуженный день петербургской весны,

Сигары, и карты, и ласка простая

Над той же страницей склоненной жены?

Без сна и без отдыха, сумрачный пленник

Цензуры, редакций, медвежьих охот,

Он видит сейчас, разогнув «Современник»,

Что двинулся где-то в полях ледоход.

Мне хочется вернуть то славное мгновенье,

Вновь пережить его — хотя б на краткий срок -

Пока в моих руках неспешное теченье

Вот так же будет длить струящийся песок.