Хорошо уезжать, Всегда любил уезжать. Чувствуешь себя таким значимым… и в то же время как бы и незнакомым. В смысле, когда ты откуда-нибудь уезжаешь, ты автоматически становишься легендой на том отрезке своего прошлого, который завершается с твоим отъездом, потому что тебя настоящего здесь уже больше не будет, и ты не сможешь ничего испортить; а там, куда ты приедешь, ты пока сам для себя загадка — ты можешь стать, кем захочешь.
Иду сквозь изморозь, словно лев. Скоро на свете уже не останется львов. Скоро они все вымрут. Но я готов умереть, если так нужно, чтобы быть львом.
Знание — оно как деньги: не важно, много их у тебя или мало, ты все равно остаешься собой и стоишь так же близко к краю, как и в самом начале. Тебе всегда всего мало, если ты не довольствуешься тем, что есть, и тебе надо еще, тебе всегда будет хотеться еще, не важно, сколько ты наберешь. Но с собой тебе этого не унести. Когда ты умрешь. А ты уже умираешь — сейчас. Ты умираешь сейчас. И больше, чем ты уже знаешь, тебе не узнать.
Думать — вообще занимательно. Это как хобби, которое поглощает тебя целиком, но тут надо уметь себя сдерживать, иначе ты очень рискуешь до смерти всем надоесть и пропустить самое интересное.
Но теперь я уверен, что человечество близится к своему концу. ... Чем больше линий мы чертим на лике Земли, тем более детальной и ясной становится физиономия на портрете, и конец уже близок, и мир скоро сотрет нас, размоет краски и сам усядется за мольберт. Может быть, у динозавтров появится еще один шанс.
1980-й. Рассвет. Открываю глаза. Ой... я опять проснулся. От постели ужасно воняет, но это запах дома. Запах убежища. Раздражает другое: простыни как будто крошатся и распадаются, и крошки царапают кожу. И вот оно, солнце. Строго по расписанию. Пустой и самодовольный свет бьет в глаза. Такой уродливый. Как надзиратель в тюряге. Он меня бесит. И утомляет. Снова такая усталость — опять.
Жить, сознавая, какой ты мудак — это само по себе неприятно, но жить, сознавая, какой ты мудак, и при этом еще понимать, что сие прискорбное обстоятельство, в сущности, никого не волнует — это совсем уже грустно.
Знаешь, древние греки... ты никогда не задумывалась, почему они все такие философы? Может быть, потому, что они и придумали это слово. Но мне кажется, что они видели мир во всей целостности, а не в частностях. Наверное, из-за того, что у них были боги. А у нас нет богов. У нас всего-навсего кинозвезды. Понимаешь, их боги — они были как люди, а мы деградировали настолько, что относимся к людям как к богам.
Единственное сражение, ради которого стоит жить — это сражение с непобедимым противником, когда человек бьется с ангелами. Сам по себе мир не меняется, меняемся мы — и только так изменяется мир
Страдания и несправедливость. Самое верное средство от жалости к себе. В смысле, что все может быть ещё хуже.
Cлайд с цитатой