Ты в окошко не смотри,
Ты глаза свои протри,
Да ложись ты почивать
На пуховую кровать.
И не думать, и не знать,
Не бояться, и не ждать,
Радость я тебе дарю,
Ты забудешь грусть свою.
Ты в окошко не смотри,
Ты глаза свои протри,
Да ложись ты почивать
На пуховую кровать.
И не думать, и не знать,
Не бояться, и не ждать,
Радость я тебе дарю,
Ты забудешь грусть свою.
Околдован путник мой,
Будет мне служить одной.
Он забыл, зачем пришёл,
Счастье здесь своё нашёл...
Что за шум я слышу там?
Стонет ветер по ветвям.
Звук шагов и сердца стук,
Свою сеть прядет паук.
«Добрый путник, заходи,
Удивляться погоди.
Здесь в избушке есть вино,
Правда, горькое оно».
Зима убивает жизнь на земле, но приходит весна, и всё живое родится вновь. Но трудно было поверить, глядя на пепелища недавно живого города, что и для него наступит когда-нибудь весна.
В этой озаренной ярким пламенем свечей комнате хранятся жизнеизмерители. Стеллаж за стеллажом тянутся приземистые песочные часы – по одному стеклянному сосуду на каждого живого человека. Они работают беспрерывно, не требуя завода, все льют и льют свой мелкий песок из будущего в прошлое. Каждая падающая песчинка добавляет неприметный шелковый звук в общий свист, отчего кажется, что помещение полнится звуком морского прилива.
А вот и обладатель этой чудной комнаты, он медленно и величаво шествует вдоль стеллажей. Вид у него озабоченный. Его зовут Смерть.
Свет существует потому, что есть тьма. Жизнь – потому, что есть смерть. Добро – оттого, что есть зло. Спасение существует, потому что есть проклятие.
Цена человеческой жизни стоит того, чтобы рискнуть. Ради того, что твоему сердцу желанно.
— Я все о тебе знаю наперед, Тодор из табора Борко. С первым твоим криком я народилась. Я всегда с тобой рядом след в след ходила, на полшага всего отставала, только ты меня видеть не мог. Я — смерть твоя, Тодор.
Перед смертью все чужие,
После смерти — земляки.
Мы бы, может, и ожили,
просто не нужны другим.