Слова Благие — от Творца,
Не нами созданы они..
Мы — Искорки Его Огня,
И Огоньки Его Любви!
Слова Благие — от Творца,
Не нами созданы они..
Мы — Искорки Его Огня,
И Огоньки Его Любви!
Почему так часто мы оставляем на потом самые важные слова и признания? Надеемся, что всегда успеем их сказать. А может, нужно говорить тогда, когда родной человек рядом, а не ждать особого момента. Ведь может случиться так, что потом их просто некому будет говорить.
Грех, любовь, страх — просто звуки, которыми люди, никогда не грешившие, не любившие, не страшившиеся, обозначают то, чего они никогда не знали и не смогут узнать, пока не забудут слова.
И не щурься — тебе не скажу о любви.
Что увидел стрелок в человеке на мушке?
Жизнь уходит в слова. Приходи и живи.
И мы будем с тобой грызть солёные сушки.
И, зажмурившись, спать на соседних подушках.
Он заваривал чай из звезд и ругал повседневщину, рисовал в траве портрет из своих следов, говорят, он любил горожанку, простую женщину, и вписал ее в вечность посредством обычных слов.
Ровнее след моих морщин, чем кольца кос твоих.
Румянец щек твоих алей, чем кровь в глазах моих.
Ты хорошеешь с каждым днем, — я с каждым днем слабею.
Ты все достойней слов любви, — не верю больше в них.
Любовь, которую мы читаем в глазах, ни к чему женщину не обязывает, тогда как слова…
Квазимодо остановился под сводом главного портала. Его широкие ступни, казалось, так прочно вросли в каменные плиты пола, как тяжелые романские столбы. Его огромная косматая голова глубоко уходила в плечи, точно голова льва, под длинной гривой которого тоже не видно шеи. Он держал трепещущую девушку, повисшую на его грубых руках словно белая ткань, держал так бережно, точно боялся ее разбить или измять. Казалось, он чувствовал, что это было нечто хрупкое, изысканное, драгоценное, созданное не для его рук. Минутами он не осмеливался коснуться ее даже дыханием. И вдруг сильно прижимал ее к своей угловатой груди, как свою собственность, как свое сокровище... Взор этого циклопа, склоненный к девушке, то обволакивал ее нежностью, скорбью и жалостью, то вдруг поднимался вверх, полный огня. И тогда женщины смеялись и плакали, толпа неистовствовала от восторга, ибо в эти мгновения... Квазимодо воистину был прекрасен. Он был прекрасен, этот сирота, подкидыш, это отребье; он чувствовал себя величественным и сильным, он глядел в лицо этому обществу, которое изгнало его, но в дела которого он так властно вмешался; глядел в лицо этому человеческому правосудию, у которого вырвал добычу, всем этим тиграм, которым лишь оставалось клацать зубами, этим приставам, судьям и палачам, всему этому королевскому могуществу, которое он, ничтожный, сломил с помощью всемогущего Бога.