Европа

Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы.

Вся Европа составила бы один народ, одно семейство. Везде были бы одни законы, одни деньги, одна мера весов. Я бы потребовал, чтобы не только моря, но и все реки были бы открыты для всеобщей торговли, чтобы войска всех держав ограничились одной Гвардией Государей. Своего сына я сделал бы соцарствующим императором. Кончилось бы мое диктаторское правление и началось бы конституционное. Париж стал бы столицей мира.

... миграционная политика Европы полностью провалилась, ни о какой ассимиляции мигрантов речи не идёт, и перед новым наплывом радикальной идеологии мигранты и их потомки, которые в Европе осели, на самом деле не устояли, то есть, грубо говоря, радикальная идеология победила все европейские ценности. Все европейские ценности полетели к едрене фене как бы, а вот радикализм, который вторгся извне, — победил. Вот это к вопросу об интеграционных возможностях Евросоюза. Несмотря на то, что эти люди приехали в Европу и получили там убежище, или их родители когда-то получили, или когда-то они устроились на работу, они и не думают жить нормально, они собираются убивать — и они это демонстрируют. А Евросоюз со всеми своими соплями по поводу новых ценностей не знает, что делать, потому что сделать он с этим ничего не может, так как в его парадигме мышления все они давно должны были стать счастливыми.

Во время революции украинцы приняли европейские ценности, о большинстве из которых сами европейцы уже забыли.

Дело Ульянова живёт, покуда мы верим,

Что в ад ведут европейские окна и американские двери.

— Вы будете проживать в восточной Европе.

— Это в Европе?

— Там почти как в Париже... 50 лет назад.

— Восточная Европа? Ты что, спятила?!

— Мама, это же Европа, почти как Париж 50 лет назад.

— 50 лет назад в Париже были нацисты.

Её жалость перелетела через океан и, утратив первоначальную розовость крыльев, обрушилась на меня в центре Европы грязной рваной тряпкой...

Я, во-первых, думаю, что величайшая, на мой взгляд, извините, глупость придумывать вообще какие-то особые ценности. Ну, надо сказать, это придумали в Европе. Вот эти европейские ценности, я вообще не понимаю, что такое... Как могут быть европейские ценности, как могут быть там китайские ценности, индийские ценности? Ценности человеческие едины. Они едины, потому что мы биологические существа, все, вместе. К сожалению, это вот европейское изобретение, кстати, последних, наверное, пятнадцати — двадцати лет. Общечеловеческие ценности-то есть, это очевидно. У меня и у Якуба, [оппонент в дискуссии — Якуб Корейба] наверняка есть общие ценности: да, мы любим своих детей; мы любим, наверное, женщин. Дело всё в том, что они общие — ценности... и у нас, и у китайцев, и у европейцев. Но европейцы выстраивают некие свои, какие-то особые ценности, которым ты должен соответствовать. Что это такое — непонятно, я не понимаю.

—  Твоего сообщника мы тоже поймаем,  — пригрозил полицейский. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

—  Ага. Скажите, пан Кшиштоф, а если бы я был не из России — вы бы меня так же азартно ловили?

—  Конечно,  — возмутился Кшиштоф.  — Это моя функция! Хотя, конечно, русских я не люблю.

—  За что?

—  А за все, что было!

— Странно, конечно,  — сказал я.  — У всей Европы друг с другом постоянно все было, только пыль летела. А не любят только нас...

Аннексия Крыма — это событие, которое нас в Германии и Евросоюзе поразило. Фундамент послевоенной европейской политики, принцип территориальной целостности каждого государства — этот принцип не просто поставлен под сомнение, а вовсе проигнорирован. Это, мягко говоря, чрезвычайно опасно для Европы. Это недопустимо. Иначе мы очень быстро разрушим все, что мы выстроили после 1945 года.