Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками

Смешон, участия кто требует у света!

Холодная толпа взирает на поэта,

Как на заезжего фигляра: если он

Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,

И выстраданный стих, пронзительно-унылый,

Ударит по сердцам с неведомою силой, -

Она в ладони бьет и хвалит, иль порой

Неблагосклонною кивает головой.

Оставь другим певцам любовь!

Любовь ли петь, где брызжет кровь,

Где слово, мысль, невольный взор

Влекут, как ясный заговор,

Как преступление на плаху,

И где народ, подвластный страху,

Не смеет шепотом роптать...

Я ударил об наковальню русского языка, и вышел стих — и все начали писать хорошо.

Не только русская, но, вероятно, и мировая литература не знали ничего подобного болдинской осени Пушкина, если измерять не по количеству, конечно, а по глубине и значимости написанного на единицу творческого времени.

Ах! ведает мой добрый гений,

Что предпочел бы я скорей

Бессмертию души моей

Бессмертие моих творений.

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу

Волнениям любви безумно предаваться;

Спокойствие мое я строго берегу

И сердцу не даю пылать и забываться.

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь — и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал.

О вы, которые, почувствовав отвагу,

Хватаете перо, мараете бумагу,

Тисненью предавать труды свои спеша,

Постойте — наперед узнайте, чем душа

У вас исполнена — прямым ли вдохновеньем

Иль необдуманным одним поползновеньем,

И чешется у вас рука по пустякам.

Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий.