Голубая лилия, лилейная Блу

Как закономерно было то, что Ронан, предоставленный сам себе, претворял в жизнь красивые автомобили, красивых птиц и добросердечных братьев, тогда как Адам, когда наделён силой, претворял в жизнь мерзкую цепь извращённых убийств.

Она так сильно хотела присутствия парней или Кайлы, или матери, или... У неё было так много людей, которых она принимала как должное всё время. Ей никогда не требовалось раньше быть по-настоящему испуганной. Всегда у неё была другая рука, чтобы её поймать, или, по крайней мере, держать её, когда они падали вместе.

Гэнси кивнул в одобрении. Он не понимал плана, но ему это было не нужно: он доверял суждениям Адама.

— Извини, — сказал он. — Я вёл себя как мудак.

Ноа ответил:

— Мы не это хотели сказать.

— Я это, — возразила Блу.

Адам спросил:

— Зачем? Скажи мне настоящую причину.

— Меттью... — Ронан снова начал и снова остановился.

Адам ждал.

Ронан произнёс:

— Меттью мой. Он один из мои.

Адам не понял.

— Я нагрезил его, Адам! — Ронан был зол... каждая его эмоция, которая не была счастьем, была злостью. — Это значит, что когда... если что-нибудь случится со мной, он станет таким, как они. Как мама.

Гринмантлу не нравилось бесстрашие на его лице. Даже не бесстрашие: это было отсутствие выражения в целом. Он задумался, что же было в конверте. Исповедь молодых социопатов.

Гринмантл целился дробовиком в грудь Джесси Диттли. Ему сильно это не нравилось. Он не любил что-то делать своими руками. Ему нравилось нанимать людей, чтобы те совершали что-то за него. Он любил держать своих отпечатков пальцев при себе. Ему не нравились тюрьмы.

В холле стоял Ричард Кемпбел Гэнси III в школьной форме, пальто, шарфе и перчатках, выглядя, как кто-то из иного мира. За ним был Ронан Линч, его дьявольский галстук в этот раз был завязан ровно, а рубашка заправлена.

Унижение и радость яростно боролись в Адаме.

Ноа хохотнул и показал им кассету, на которой рукой Ронана было написано: «В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ХОНДАЁТЫ ПЭРРИША». Другая сторона гласила: «ДЕРЬМО-КАССЕТА «ПОЙ СО МНОЙ».

Сейчас он смог увидеть, что Гэнси предлагал не жалость. А правду.