Вирджиния Вулф

Как приятно, если радуются, когда ты входишь, подумала Кларисса, и повернула, и пошла обратно к Бонд-стрит, злясь на себя, потому что глупость – делать что-то из сложных каких-то соображений.

И ведь кроме цвета есть еще форма. Все ей так отчетливо, так повелительно виделось, пока она смотрела. Но стоило взять в руки кисть — и куда что девалось. В этот-то зазор между картиной и холстом и втискивались те бесы, которые то и дело чуть до слез не доводили ее, делая переход от замысла к исполнению не менее жутким, чем для ребенка переход в темноте.

За эти последние годы во всех, мужчинах и женщинах, вскрылись источники слез. Слез и горя; смелости и выдержки; замечательного героизма и стойкости.

И вообще, как вошла в столовую, сразу она поняла — чудо случилось: золотая дымка при ней. Иногда она бывала при ней; иногда нет. Она сама не знала, отчего она появляется, отчего исчезает, и при ней она или нет, пока не войдёт в комнату, и тут она сразу все узнавала по взгляду какого-нибудь мужчины. Да, сегодня дымка при ней; ещё как; она это сразу узнала по голосу мистера Рэмзи, когда он обозвал её дурой. И, улыбаясь, села с ним рядом… Ведь он, муж, тоже заметил это — сияние Минты.

Иллюзия для души — как атмосфера для земного шара. Разбейте этот нежный воздух — и растения погибнут, померкнут краски... Правда обращает нас в ничто. Жизнь есть сон. Пробуждение убивает. Тот, кто нас лишает снов, нас лишает жизни.

Спасен! Избавлен! – так бывает, когда привычка вдруг рушиться и дух разгулявшимся пламенем ширится, клонится и вот-вот сорвется с опор.

... мы видим некое следствие, но нам не дано постичь его причину. О боже мой, тайна жизни! Беспомощность мысли! Невежество людское!

Хотеть невозможного, хотеть и хотеть — да от этого заходится и переворачивается сердце!

И чем меньше мы их [ученых] чтим, тем больше освобождаемся от власти предрассудков и поклоняемся красоте и здравому уму...

Красота мира… обоюдоострый клинок. Одно лезвие — смех, другое — гнев, и они режут сердце на части.