Майкл Ондатже

Мне не нравилась поэзия, пока я не услышал, как эта женщина читает стихи.

Я видел многие племена пустыни. Это самые красивые люди, которых я когда-либо встречал. Им было безразлично, какой мы национальности — немцы или англичане, венгры или африканцы. Вскоре и нам это стало безразлично. Мне сделалось ненавистно само понятие нации. Постоянное осознавание, ощущение своей и чужой национальной принадлежности разрушает человека. Мэдокс погиб только из-за этого. Пустыню нельзя затребовать, либо завладеть ею — она словно кусок ткани, уносимый ветрами, и его нельзя прижать и удержать камнями.

В пустыне вода, как сокровище, ты несешь ее, как имя своей возлюбленной, в ладонях, подносишь к губам… и пьешь пустоту… Женщина в Каире выскальзывает из кровати и перегибается через окно, подставляя дождю свое обнаженное белое тело…

Для одной женщины, которую ты полюбишь или наверняка полюбишь, страстный стих будет признанием, а для всех других — беззастенчивым рифмованным обманом.

... слова намного мудренее скрипки.

... слёзы изматывают сильнее, чем любая другая работа.

Если вы в комнате с проблемой, не разговаривайте с ней.

Когда у тебя глубокое горе, единственное средство, чтобы выжить, — с корнем вырвать все воспоминания.

Проблема среднего возраста в том, что окружающие люди думают, будто ты уже полностью сформировался.

История любви не о тех, кто теряет сердце, а о тех, кто находит в себе то, что запрятано глубоко, глубоко. Оно обитает в вас, а вы и не подозреваете об этом, пока вдруг не поймете, что душу можно обмануть, а плоть — никогда. Плоть ничем нельзя обмануть — ни мудростью сна, ни соблюдением светских приличий. В плоти — средоточие и самого человека, и его прошлого.