— Ради Бога, откройте двери, − крикнул поэт владельцу книжного. − Мы здесь задохнемся, − мистер Венга достал небольшой деревянный клин и воткнул между стеной и бронзовой рамой.
— Так лучше? − почтительно спросил он.
— Нет. Но теперь, по крайней мере, мы знаем, что дверь открыта.
Я репетировал эту потерю не только, чтобы предотвратить страдания, принимая их в малых дозах, но, как делают суеверные люди, чтобы убедиться, в моих ли силах принять самое худшее, не перекладывая всю ответственность на судьбу. Как обученные воевать по ночам солдаты, я жил в темноте, чтобы не ослепнуть, когда тьма действительно рухнет на меня. Репетировал боль, притупляя боль. Гомеопатически.
В поезде я рассказал ему про тот день, когда мы решили, что он утонул. Как я был полон решимости заставить отца поднять всех рыбаков в округе на его поиски, и, когда бы они нашли его, зажечь погребальный костер на нашем берегу. Я стащил бы кухонный нож у Мафалды и вырезал его сердце, потому что его сердце и рубашка были всем, что я хотел видеть в своей жизни. Его сердце, завернутое во влажную рубашку, как рыба Анчизе.
«Пожалуйста, не делай мне больно», — что на самом деле означало: «Ты можешь причинить мне любую боль, какую захочешь».
Я верю каждой клеточкой своего тела, что каждая клеточка твоего тела никогда не должна умереть, но если ей придется умереть, то пусть она лучше умрет в моем теле.
Я был бы удовлетворен и не просил ни о чем другом, если бы он наклонился и поднял мое чувство собственного достоинства, которое я так легко бросил к его ногам.
Я был счастлив, что комната вернется ко мне. В моей-его комнате будет проще вспоминать наши ночи. Нет, лучше остаться в моей нынешней спальне. Тогда, по крайней мере, я смогу представить, что он все еще там, в соседней комнате за стенкой, а если его там нет, то он все еще не вернулся с ночной прогулки, и я могу считать минуты, часы, звуки…
Cлайд с цитатой