Когда в троллейбусе едешь,
А окна застит мороз,
Кажется, будто едешь
Мимо сплошных берез,
Мимо серебряных елок,
Позванивающих, как жесть...
И кажется: путь наш долог,
И что там в конце — Бог весть.
Когда в троллейбусе едешь,
А окна застит мороз,
Кажется, будто едешь
Мимо сплошных берез,
Мимо серебряных елок,
Позванивающих, как жесть...
И кажется: путь наш долог,
И что там в конце — Бог весть.
Не утешает пряник, не действует кнут,
не веселят мужчины, горчит вино.
Едешь в метро какие-то двадцать минут,
входишь — светло, выходишь — уже темно.
Это отхлынула жизнь, обнажая дно,
скоро созреет в тучах медлительный снег.
Время закутаться в плед и смотреть кино:
веку назло — с изнанки собственных век.
Страшнее смерти –
знать о ней наперёд.
Больнее боли –
знать её наперёд.
Просить пощады,
зная: не пронесёт.
Обнять и думать:
трижды не пропоёт…
Интернет —
это просто большой интернат:
в нем живут одинокие дети,
в нем живут одаренные дети
и совсем несмышленые дети.
А еще в нем живут
кровожадные,
беспощадные,
злые, опасные дети,
которым лучше бы жить
на другой планете.
Но они живут
вместе с нами
в большом интернате,
и от них, словно эхо, разносится:
— Нате! Нате!
Подавитесь! Взорвитесь!
Убейтесь!
Умрите, суки! —
и другие подобные звуки.
Мы бы вырубили им свет,
но боимся тьмы.
Мы позвали бы взрослых,
но взрослые — это мы.