Я чувствую взгляд на заштопанном сердце, но так не люблю уходить в многоточье, пишу тебе снова, пишу в ритме скерцо, вбивая молитву «услышь» в междустрочье.
Но когда ты спросишь: «зачем же со мной остался?» Я хочу твое сердце выучить наизусть.
Я чувствую взгляд на заштопанном сердце, но так не люблю уходить в многоточье, пишу тебе снова, пишу в ритме скерцо, вбивая молитву «услышь» в междустрочье.
Но когда ты спросишь: «зачем же со мной остался?» Я хочу твое сердце выучить наизусть.
Ты разреши — лицом в твои горячие, дарующие право быть собой ладони. Что мы знаем? Что здесь значим мы? Не спрашивай. Молись, люби и пой.
Мое сердце стучит в чьих-то тонких безжалостных пальцах, только кажется мне почему-то, что пальцы — не те.
Ты видишь? Тоска нелечимая стоит у меня за спиной. Уедем в деревню, любимая, уедем дышать тишиной.
Она меня любит как график, по датам, по числам морей и пустынь. Она заползает мне в душу до глуби и губы брезгливо кривит. Она меня любит, конечно же, любит. Но страшно от этой любви.
В ее глазах — тоска и бесприютность, в ее глазах — метание и резь, в ее глазах заоблачно и мутно, она не здесь, она уже не здесь...
Сражайся, пой. В дремотное безделье не торопись. Смотри, смотри вокруг, смотри на всех. А достигая цели, опять иди, не опуская рук.
До свидания, ночь. Ты к утру уже так постарела, ты покрылась морщинами первых забот и зевак. Умираешь? Но это не смерть, а свобода от тела.
А кошка у ног неизвестной породы учила ее чувству гордой свободы, учила гулять по обшарпанной крыше, учила, что люди почти что как мыши. И если любить, то не жалких, не слабых, и если уж падать, то только на лапы.