Художник всегда беспристрастен: к спорам и теории он не прикасается, а наблюдает только факты жизни, да и рисует их, как умеет, — вовсе не думая, кому это послужит, для какой цели пригодится.
Нас с детства наши родные старались приучить к мысли о нашем ничтожестве: о нашей полной зависимости от взгляда учителя, гувернера, и вообще всякого высшего по положению лица.
Нужды в людях нигде у нас не чувствуется, да и сами эти люди не чувствуют, чтоб они были на что-нибудь нужны.
Мы заметили общее стремление к восстановлению человеческого достоинства и полноправности во всех и каждом.
Эта мораль из прописей, предлагаемая под видом «руководства к счастливой и богатой жизни и состоящая в том, что «будь бережлив», «никогда не давай воли своим страстям», «довольствуйся малым», «сноси терпеливо все оскорбления от тех, от кого находишься в зависимости», и пр.
Некоторые и по окончании ученического периода не выходят из под крыла родительского; за них просят, кланяются, подличают, велят и им кланяться и подличать, выхлопатывают местечко, нередко теплое... Подобные птенцы имеют шансы дойти до степеней известных.
Идеальная теория общественного механизма, с упокоением всех людей на своем месте и на своем деле, — вовсе не обеспечивает всеобщего благоденствия.
Есть такие инстинкты, которые никакой форме, никакому гнету не поддаются и вызывают человека на вещи совсем несообразные.
В произведениях Достоевского мы находим одну общую черту, более или менее заметную во всем, что он писал: это боль о человеке, который признает себя не в силах или наконец даже не в вправе быть человеком, настоящим, полным, самостоятельным человеком, самим по себе.
Наши мечтатели о богатстве большею частью ухватываются за рутинные средства, берут то, что под рукою и что плохо лежит, и нередко останавливаются на достижении всевозможного комфорта.
И ведь пришла же человеку в голову безобразная мысль — превратить дело художественной критики в патологические этюды о руссском обществе...
Cлайд с цитатой