Генри Лайон Олди. Кукольных дел мастер

Сейчас речь пойдет о «проблеме финишной ленточки».

Мы – я имею в виду человечество – категорически не умеем адекватно воспринимать финалы. Счастливый? – нежизненно, скажем мы. Так не бывает. Ужасный? – оскорблены в лучших чувствах, мы браним автора за то, что лишил нас надежды. Дай, сукин сын, хоть парус на горизонте! Двусмыслица? – о, кипя от гнева, мы готовы убить мерзавца, который поставил нас перед выбором. Выбирать – проклятие рода людского, и да минует нас оно! Открытый? – мы и вовсе лишим эту закавыку гордого имени: «финал». Думать самостоятельно – пытка. А если в конце повествования стоит жирная точка, всем сестрам выдано по серьгам, а всякому кулику по болоту – честное слово, мы никогда не простим создателю, умело связавшему концы с концами, одного-единственного, зато смертного греха.

Он же лишил нас возможности продолжения, не так ли?! Финалы – не наш конек. Они оскорбляют человеческое подсознание самим фактом своего существования. Не в этом ли залог нашей чудовищной жизнеспособности?

0.00

Другие цитаты по теме

Юлии вдруг стало легко-легко. Хоть песни пой. Внезапное облегчение наступало всегда, когда она сбрасывала тяжесть выбора, груз размышлений – и шла по первому пути, какой подворачивался под ноги. Вниз головой с обрыва? – пусть, зато иду.

В луче света пляшут пылинки. Танец их прост и незатейлив. Они кружатся, взмывают, чтобы опуститься, сталкиваются, чтобы спустя миг разлететься в разные стороны. Прах к праху, свет к свету. За их танцем можно наблюдать вечно. Но вечность – фигура речи, не более. Во тьме космоса пляшут солнца. Танец их сложен и грандиозен. Они летят, вспыхивают, чтобы погаснуть, сжимаются, чтобы взорваться и прожечь насквозь шелковую подкладку мироздания. Мрак к мраку, свет к свету. Звезды-слоны, звезды-кони, звезды-олени – части вселенской карусели. Но карусель – фигура речи, не более. В органической каше, густо замешанной на страхе и страсти, булькают люди. Их бульканье похоже на кваканье жаб в пруду. Они кипят, развариваются, преют, сдабриваются маслом, ложатся бок-о-бок; ах, эти мелкие людишки заварят кашу, уж будьте уверены… Крупинка к крупинке, судьба к судьбе. Где-то там, в общей кастрюле, на дне – я. Я – тоже фигура речи. Не более.

Один и тот же человек наслаждается 6-м концертом Штеймана для фагота с оркестром, а час спустя – дегенеративным комик-шоу «Загляни под юбку». Один и тот же человек рыдает, стоя в Кремерской галерее искусств у «Скорбной Регины», а назавтра точит слезы, листая очередной том похождений межпланетной страдалицы Анны-Марии Рудивокс. Ты подаешь нищему грошик и тратишь сотню на проститутку. Переводишь старушку через дорогу и забываешь о могиле собственной матери. Свято блюдешь диету, чтобы однажды напиться до полусмерти под бифштекс с кровью. Ссоришься с другом, миришься с врагом; путаешь одного с другим, говоришь комплименты и гадости каждому из них поочередно, и ты искренен во всех случаях. Почему «ты»? – я. Мы. Мир стал бы отвратителен, будь мы устроены иначе.

– Борготта, вы немедленно подпишете мне отказ от претензий, – без предисловий сказал легат, снова переходя на «вы». – А потом умирайте, сколько угодно. Если хорошенько попросите, могу вас застрелить.

Труднее всего – делать. Это значит – ошибаться. Это значит – уставать. Изыскивать средства. Собирать силы. Пахать, как вол. Надрываться, как проклятый. Стремиться к завершению. Пробивать. Строить. Создавать. Нет, не работать. Делать. Это значит – обзаводиться врагами. Привлекать советчиков. На любое дело советчики летят, как сами знаете кто сами знаете куда. Спорить. Доказывать. Нести. Выслушивать дурацкие шуточки. Узнавать, что если бы делали они, то сделали бы лучше. Давиться этим сволочным «бы». Бредить ночами чужим, злым, коровьим; «А м-мы-ы б-бы-ы…» Спать вполглаза. Рвать жилы. Делать, короче. Ну, вот – сделал. Вытер мокрый лоб. Выдохнул: «Хорошо! И хорошо весьма…» Думаете, вам за это поставят памятник? Клизму вам поставят…

Один и тот же человек наслаждается 6-м концертом Штеймана для фагота с оркестром, а час спустя – дегенеративным комик-шоу «Загляни под юбку». Один и тот же человек рыдает, стоя в Кремерской галерее искусств у «Скорбной Регины», а назавтра точит слезы, листая очередной том похождений межпланетной страдалицы Анны-Марии Рудивокс. Ты подаешь нищему грошик и тратишь сотню на проститутку. Переводишь старушку через дорогу и забываешь о могиле собственной матери. Свято блюдешь диету, чтобы однажды напиться до полусмерти под бифштекс с кровью. Ссоришься с другом, миришься с врагом; путаешь одного с другим, говоришь комплименты и гадости каждому из них поочередно, и ты искренен во всех случаях. Почему «ты»? – я. Мы. Мир стал бы отвратителен, будь мы устроены иначе.

Он знал, что главный ущерб огню начштаба приносит публичная критика его генеральских решений. Если ты не хотел, чтобы тебя начали игнорировать, как бесполезный предмет интерьера, следовало любое решение вслух признавать гениальным. И лишь потом, якобы для того, чтобы младшие офицеры лучше усвоили дивный план, ты мог просить дозволения внести ряд скромных уточнений. После такой прелюдии советник получал карт-бланш на любые действия, хоть весь исходный план наизнанку выверни.

Ненавижу определение «творческий человек».

Сразу представляется: сидит эдакая сопля на придорожном камешке и ноет. Весна – слякоть, лето – жара, осень – дожди, зима – холодно; и от всего у него душевный геморрой. Коллеги – завистники, поклонники – льстецы, жена – стерва, равнодушные – мерзавцы; и опять же от всех у него эррозия шейки музы. Вдохновение в бегах, быт заел, клоп укусил; ну и, кто б сомневался, хрупкая натура не выдержала столкновения с айсбергом реальности.

Треснула от яиц до темечка.

Говорят, режиссер Монтелье, когда его называли творческим человеком, без промедления бил в морду. Потому что гений.

– Борготта, вы немедленно подпишете мне отказ от претензий, – без предисловий сказал легат, снова переходя на «вы». – А потом умирайте, сколько угодно. Если хорошенько попросите, могу вас застрелить.

Мы уделяем снам слишком большое внимание. Вещий сон. Дурной сон. Сон в руку. «Дорожная карта» сновидений. Путешествия в мире грез. Проникновение в иные реальности. Астрал, ментал, эфир… За всем этим фейерверком кроется страх – банальный, скучный, как вид из окна на стройплощадку. Когда мы в сознании, когда бодрствуем – мы ясно чувствуем, как привычки, стандарты и нормы огораживают нас защитным кругом. А во сне? Во сне к нам могут подкрасться, и мы не услышим. Во сне нас обидят, а мы не успеем защититься. Беззащитность сна, уязвимость сна; доверчивость, которая расшатывает опоры настороженности. Давайте увешаем ее медалями и орденами, нарядим в загадочный костюм, наденем маску с длинными носом и ушами, похожими на нетопырей; придадим страху оригинальности, добавим тайны, как перчику в суп… Сон любят сравнивать со смертью. Еще один слой шелухи.