Состояния, причина которых понятна, не приносят плода, — обогащает, лишь что находит на нас неизвестно почему. И особенно это верно для любых крайностей — уныния или восторга, угрожающих самой неприкосновенности нашего разума.
На похоронах К. я подумал: «Вот наконец человек, который не нажил себе ни единого врага». Он не был посредственностью, но, кажется, даже не подозревал о радости уязвить.
Невозможно знать, когда и в чем ты свободен, а когда и в чем закрепощен. Если всякий раз доискиваться до точной природы своих действий, дойдешь не до конца, а до головокружения. Из чего следует, что, если бы проблема свободы воли имела решение, философии незачем бы стало существовать.
Париж просыпается. Ноябрьское, ещё тёмное утро: на улице Обсерватории пробует распеться какая-то птица, одна-единственная. Останавливаюсь послушать. Вдруг рядом заворчали. Где — непонятно. Наконец замечаю двух бродяг, дрыхнущих под грузовиком: должно быть, одному из них что-то приснилось. Очарования как не бывало. Бежать! В писсуаре у площади Сен-Сюльпис натыкаюсь на полуголую старушонку... Вскрикиваю от ужаса и бросаюсь в церковь, где горбатый священник, злобно посверкивая глазами, растолковывает полутора десятку бедняг всех возрастов, что конец мира неминуем и возмездие будет ужасным.
Всю жизнь мучаешься неотвязными болезнями и никого не в силах убедить в их реальности. Однако, подумав, понимаешь, что в этом есть своя справедливость: роль компанейского говоруна и вечного заводилы даром не даётся. Кому же придёт в голову, что бывают весёлые страдальцы?
Никогда еще человека не возносили так высоко. Откуда могли прийти такие преувеличенные представления? Рожденный на Кипре, Зенон, прародитель стоицизма, был эллинизированным финикийцем и до конца жизни остался метеком. Антисфен, основатель кинической школы (стоики были ее облагороженной или вырожденной версией, как кому заблагорассудится), родился в Афинах от матери фракиянки. В их учениях чувствуется что-то явно негреческое, стиль мысли и жизни, восходящий к другим краям. Не исключено, что все разительное, все кричащее в развитой цивилизации принесено новоселами, иммигрантами, маргиналами, стремящимися блеснуть... короче говоря, изысканным сбродом.
Биться только над теми вещами, над которыми продолжал бы ломать голову даже в могиле.
Пока готовят цикуту, Сократ учится играть на флейте. «Зачем тебе это?» — спрашивают его. «Чтобы научиться, прежде чем умру». Если я решаюсь напомнить эти опошленные учебниками слова, то лишь потому, что в них для меня единственное серьезное оправдание воли к познанию — воли, не оставляющей человека даже на пороге смерти, как и в любой другой миг.
Промахиваются все, кроме юмористов. Они одни бьют в цель, высмеивая пустоту всего серьезного — и даже всего смешного.
Пишут не тогда, когда есть что сказать, а когда не терпится сказать хоть что-нибудь.
Cлайд с цитатой