Анхель де Куатье. Яблоко Евы

Душа как птенец. Приходя в этот мир, она смотрит на него из родительского гнезда. Она может петь и веселиться, беззаботно глядеть вокруг, наслаждаясь прекрасными видами. Наивность ребёнка — это счастье души. Но проходит время, человек становится старше, и наступает момент, когда кто–то выталкивает его душу из «гнезда». Но речь не идёт о родительском доме, речь идёт о том доме, что вырос внутри самого человека.

Этот внутренний дом человека, это внутренний уклад его жизни — его картина мира, его представления о мире, его представления о самом себе. Это его мечты, надежды, желания. И этот дом рушится. Оказывается, что жизнь другая. В ней никому нет дела ни до твоих надежд, ни до твоих желаний. Никому. В ней и до тебя–то никому нет никакого дела, потому как каждый занят только своими надеждами и желаниями. Каждый занят только собой.

И разверзается бездна, и душу охватывает ужас. Чтобы ты смог взлететь, ты должен начать падать. Ты должен увидеть дно своей жизни, чтобы внутри тебя родилась потребность взмыть вверх. И потому душа, сама того не понимая, ищет то самое дно, ту крайнюю степень падения, без которой ее истинный, исполненный силы полет невозможен. Она бросается вниз, она готова разбиться и погибнуть… Это мнимое стремление к смерти на самом деле — стремление к истинной жизни. Но если бы она это знала, она бы не бросилась вниз…

6.00

Другие цитаты по теме

Душа свободна от условностей, но пока она не знает об этом, она следует «правилам». Стоит, однако, человеку понять, что мир — это одна большая иллюзия, как его душа получает искомую свободу. Именно в этом цель и смысл того кризиса, который переживает душа, «с мясом» вырезающая себя из той внешней среды, которую она долгое время считала для себя единственно возможной и правильной.

Когда границы рушатся, когда условность устроения мира начинает восприниматься человеком именно как условность, его душа уподобляется всаднику, у которого понесла лошадь. Душа, действительно, несется во весь опор, не разбирая дороги, не слушаясь своего седока. Это состояние, по сути, ужасное, ведь человек теряет всякий контроль на собой, но в какой–то момент это безумие начинает приносить ему неизъяснимое удовольствие…

Принимая решение «умереть», он престает цепляться за жизнь. Он складывает крылья и наслаждается своим свободным падением. Душа получает новый опыт — жизни одним днем. Ей кажется, что это — мгновение «сейчас» — и есть жизнь. Все теперь становится таким простым, понятным… Все, о чем только можно подумать, открывается ей в своей непредвзятости, в своей невинности и безгреховности.

Удовольствие от утраты контроля. Удовольствие от жизни, в которой нет ни вчера, ни завтра, а только сегодня. Удовольствие от снятия усилий.

Словно завтра не наступит никогда… А оно наступит.

Душа целостна, не разделена на части. В ней нет противоречий и внутренней борьбы. Но, казавшись в теле человека, она находится в напряжённом поле противоположных сил. Её движения — движения заряженной частицы между «плюсом» и «минусом», между тем, что можно назвать «страстями», и тем, что мы обычно называем «добром».

Наши представления о «добре» и «благе» — это вовсе не истины Света. Наши представления о «добре» и «благе» — это алгоритм, который выработало человечество, желая обезопасить самого себя от собственных страстей. Наши страсти — плоть от плоти — часть этого мира. Светлые и темные — не имеет значения, их цель всегда — господство. Гнев, страх, любовь — все они жаждут власти...

Душа жаждет «власти» и стремится к «добру». И то и другое — иллюзии. Но она не знает об этом. Когда ее пожирает страсть, душа оправдывает страсть. Когда страсть съедает саму себя, душа устремляется к «добру». Эти силы играют с ней, как целая стая конек с маленькой беззащитной мышкой. Впрочем, душе кажется, что она свершает внутренний труд и растет.

Странствия души — путешествие по лабиринту без выхода. Но душе кажется, что выход есть. Нужно время, чтобы она поняла, сколь бесплодны её поиски...

Когда душа испытывает боль, её ощущение жизни притупляется. Она словно дезориентируется, теряет своё место в пространстве. Пол меняется у неё местами с потолком. И где потолок, где пол — она теперь уже не знает. Если раньше душа могла отличить «хорошее» от «дурного», то теперь она абсолютно растеряна — «хорошо» и «дурно» превращаются для неё в пустой звук.

От боли, от невыносимой тягостности своего страдания, душа — как оглушённая рыба. Она не знает, что ей надлежит делать, а чего, напротив, ей делать не стоит ни в коем случае. Она растеряна. Ее словно несёт огромным, безудержным течением. Часто именно в такие моменты человек с «оглушённой» душой совершает все свои самые ужасные глупости, страшные и непростительные ошибки.

Но всё же в этом — таком странном, таком тягостном, таком даже в чем-то болезненном состоянии — есть нечто очень и очень важное для души человека. Когда теряются, размываются грани реальности, когда нивелируются и исчезают условности, душа впервые видит этот мир как бы со стороны. Она отделяется, словно левитирует. Она осознает, что она и мир — это не одно и то же.

Это лишь первый шаг — всё начинается с бесконечности одиночества.

Первый, но очень важный...

Потерянная дума ищет знаки. Она ищет послания из того — своего мира. Если она права, если ее воспоминания о мире, где правит Красота, не галлюцинация, не фантазия, а правда, то этот мир должен быть и здесь, где-то рядом. И он должен говорить с ней — с душой. Он должен подсказывать ей — как быть, что делать, куда податься, где искать помощи и защиты.

Душа ищет знаки и не замечает, что с ней разговаривают. А с ней разговаривают... Всегда. Душа не одна в этом мире. В этом мире тысячи, миллионы, миллиарды других душ. И среди них есть те, что пришли сюда не только затем, чтобы проходить свои испытания. Они приходят, чтобы говорить...

Но нужно уметь слышать. Нужно уметь слушать. Нужно быть чувствительным. Нужно быть чутким. Когда один человек говорит с другим человеком они обмениваются информацией. На более тонком уровне в ту же секунду разговаривают их души. Они воркуют, как голуби — вы не можете понять смысл, но вы знаете, что он есть. Но мы слушаем умом, а не сердцем. Ум же человека всегда эгоистичен, все подвергает сомнению, сопротивляется.

Люди отталкиваются друг от друга, хотя их души так и не успели рассказать друг другу о главном. И часто именно те люди, которых мы отталкиваем с особой силой, говорят с нами о том, что услышать для нас важнее всего...

Если ты думаешь, что жизнь — это задачка, которую нужно решить, жизнь кажется тебе сложной. В тот момент, когда ты понимаешь, что у задачки под названием «жизнь» нет решения, тебя охватывает отчаяние. Казалось бы, само время отказаться от мысли, что перед тобой уравнение... Но ведь это бы означало проигрыш! И, не желая проигрывать, ты начинаешь сводить счёты с собственной жизнью. Ты словно вызываешь её на дуэль. Если не выиграть, то, по крайней мере, есть шанс не проиграть, погибнуть вместе с врагом... Ты стреляешь в себя, чтобы убить её. Безумное решение, которое кажется разуму в этот страшный миг единственно верным...

... ведь каждая душа с каждой другой душой связана. И даже если люди не знают друг друга, это ведь ещё ничего не значит. Стоит им заговорить, просто посмотреть друг другу в глаза без страха — и эта связь, она чувствуется.

В момент своего падения душа словно превращается в камень и бьёт каждого, кто оказался у неё на пути. Она — как слепое орудие Рока. Злого, беспощадного и беспринципного Рока. Всё и вся перестаёт иметь для неё какое–либо значение. Ей настолько больно, что она способна лишь обороняться. И обороняется от всего, от всех — от врагов, друзей, ветряных мельниц…

Когда ты испытываешь предельную боль, ты перестаёшь думать о том, что кому–то тоже может быть больно. Напротив, тебе, вдруг, начинает хотеться, чтобы все так страдали и мучились, как ты. Ты желаешь им зла. Впрочем, ты хорошо понимаешь и другое: никто и никогда не поймёт и не поднимется до твоей боли. Никто и никогда. И от осознания этой мысли становится ещё больнее. Ты один на один с бесконечностью страдания.

Это предельная точка эгоизма: когда душа, растерявшая прежнюю память о Красоте, утратив прежние знания о «благе», становится жестокой. Может ли душа творить зло? Может ли она разрушать Красоту? К сожалению, да. Может. Неслучайно, Инь в философии Дао, достигая предела, превращается в Ян, и наоборот. Все, что достигает предела, становится своей собственной противоположностью.

Ангел превращается в Демона…

Душа — это то, что делает траву травой, дерево деревом, а человека человеком. Без нее трава — сено, дерево — дрова, а человек — труп.

Прежде душа принадлежала миру, где правила абсолютная Красота. И теперь душа никак не может поверить в то, что она могла достигнуть конца падения. Она не верит в то, что этот конец вообще существует, может быть. Она не способна представить себе, что есть та финальная точка, за которой нет ничего. Даже упав, разбившись в кровь, она продолжает жить, она продолжает искать выход.

Красота, которую она ощущала в том, ином мире всем своим существом, была столь огромна, столь величественна и всесильна… Как можно поверить в то, что где–то, в какой–то точке мироздания поле её силы истончается настолько, что его больше нет вовсе? Разве у божественной Красоты может быть предел?.. Разве можно поверить в то, что у бесконечности есть рубеж?

А что если это рубеж, действительно, существует?.. Само предположение кажется душе кощунственным, но что она может сказать своему разуму? Что она может сказать своему изнывающему от муки телу? Что она может им сказать?.. А те, в свою очередь, не молчат. И разум, и тело в один голос утверждают: «Все кончено! Это конец!» Душа остается один на один со своей верой. Один на один… И что–то в ней надламывается.

Когда «все хорошо», душа мешает нашему сытому, глупому, бессмысленному, самодовольному счастью. Ей неспокойно, ей нужен полет. Когда же «всё плохо», когда мы лишаемся всякой надежды, она мешает нам иначе. Она мешает нам умереть… Но разве её нельзя обмануть?

Нельзя жить по придуманному сценарию. Жизнь сложнее. Она непредсказуема. Бог дал человеку разум, но не вместо Себя. Никакого интеллекта не хватит, чтобы сконструировать Жизнь. Да и нужно ли это делать? Не лучше ли позволить Ей — самой Жизни — войти в тебя, в твое существо, в твой мир?