Что она должна чувствовать в этом дворце, построенным ее отцом для ее матери как памятник той страсти, что поглотила Англию и иссякла на эшафоте.
Другу доверяют, на него полагаются, ему открывают тайны, к другу обращаются в трудные минуты.
Что она должна чувствовать в этом дворце, построенным ее отцом для ее матери как памятник той страсти, что поглотила Англию и иссякла на эшафоте.
Другу доверяют, на него полагаются, ему открывают тайны, к другу обращаются в трудные минуты.
Гилфорд жил при дворе уже более трех лет и, скорее всего, занимался чем-то помимо пьянства. Однако заблудится мы ухитрились в несколько секунд. Я так и представил, как спустя столетия в какой-нибудь галерее Уайтхолла, отыщут наши два скелета. Причем мои пальцы будут сомкнуты на горле Гилфорда.
Все-таки сироту видно сразу. Тот, кто прожил жизнь, полагаясь только на себя, как правило, соображает очень быстро и, когда надо, отвечает вопросом на вопрос.
Екатерина Арагонская оставалась всеобщей любимицей: жизнь ее была сломана, но образ смиренной страдалицы запомнился.
Из зеркала на меня взирал незнакомец — и отныне этим незнакомцем был я сам. Но теперь я знаю, кто он, и смогу управлять им.
Аппетита не было — да и появится ли он теперь? Тем не менее я заставил себя поесть досыта. Организм, в конце концов, не виноват в моем душевном смятении.
Лондон — место, где все началось. Каких-то одиннадцать дней назад наивный юноша Брендан Прескотт с благоговением взирал на этот город и мечтал обрести там счастье. И что же? Я всю жизнь жаждал узнать правду о том, кто я и откуда появился. А теперь все бы отдал за то, чтобы повернуть время вспять и оказаться обычным слугой. И никогда не принадлежать этому миру, где дам королевской крови предают забвению и порицанию, а королей придворные приносят на алтарь собственной алчности. В Лондоне меня ждут ответы на новые вопросы, но принесут ли они облегчение?
Вдали над берегом нависал Тауэр, молчаливый страж Лондона, примостившийся на коленях у реки. Я не мог видеть, но твердо знал: каждый дюйм этих мрачных стен защищают десятки пушек. В лучах заходящего солнца обветренные камни казались запятнанными ржавчиной или обрызганными кровью — суровое напоминание о том, что в этих стенах никто не оказывается по доброй воле.