Нет никакого промысла. Все сущее случайно. И никто не спасет нас, кроме нас самих.
Все — и вы, и я, и различные божества — рождено случайностью. Больше ничем. Чистой случайностью.
Нет никакого промысла. Все сущее случайно. И никто не спасет нас, кроме нас самих.
Все — и вы, и я, и различные божества — рождено случайностью. Больше ничем. Чистой случайностью.
Нас призывает случай. Мы не способны призвать сами себя к чему бы то ни было.
Эта история – всё равно что книга, которую дочитал до середины. Не выбрасывать же её в урну.
Много недель я чувствовал себя разъятым, оторванным от своего прежнего «я», — и теперь, точно груда деталей, валяюсь на верстаке, покинутый конструктором и не знающий наверняка, как собрать себя воедино.
Нарушить запрет или нет — каждый определял сам, в зависимости от личных склонностей: я предпочитаю один сорт сигарет, ты — другой, что ж тут терзаться?
Я отдал бы весь остаток дней, лишь бы длился бесконечно этот, единственный, без конца повторялся, стал замкнутым кругом, а не быстрым шажком по дороге, где никто не проходит дважды. Но день — не круг, день — шажок.
Я знаю, что это такое, когда уезжают. Неделю умираешь, неделю просто больно, потом начинаешь забывать, а потом кажется, что ничего и не было, что было не с тобой, и вот ты плюешь на все. И говоришь себе: динго, это жизнь, так уж она устроена. Так уж устроена эта глупая жизнь. Как будто не потеряла что-то навсегда.
Ум и глупость друг друга не исключают.
— Просто она была единственным светлым пятном. Не более того.
— А может, для нее единственное светлое пятно – вы...
Преступная картина; она озарила самую что ни на есть будничную сценку сочным золотым ореолом, и теперь эта сценка и иные, подобные ей, навсегда утратили будничность.