Все-таки научиться глядеть на других привлекательных женщин без ревности было невероятно трудно. Даже несмотря на то, что себя к этой категории она давно уже не относила.
Или, может быть, именно поэтому?
Все-таки научиться глядеть на других привлекательных женщин без ревности было невероятно трудно. Даже несмотря на то, что себя к этой категории она давно уже не относила.
Или, может быть, именно поэтому?
Смысл перерождений не в том, что одно делается другим. Он в том, что после вечера наступит ночь, а после утра начнется день. Точно так же за дурной жизнью наступает фаза страдания, а за хорошей – фаза радости. Это космический закон, который не обойдут никакие юристы.
Все, что кажется истиной, со временем становится мусором. Все без исключения. Это закон.
Японские самураи в свое время говорили, что правда в мире одна — смерть. Все остальное враки. Счастье — всегда самообман. И этот самообман требует нежного креативного подхода. Готовности обманывать и обманываться. Знаете песню — «много в поле тропинок, только правда одна...» О чем эти слова? Вот о чем: когда у вас есть средства, имеет смысл сосредоточиться на мудром выборе эксклюзивной тропинки... А правда в свое время найдет нас сама без всяких инвестиций.
Сначала захотелось, чтобы затих оркестр и осталась одна флейта. А потом оказалось, что не надо и волшебной флейты. Лучшая музыка, понял я – это тишина, а самое высшее и изысканное наслаждение – покой, в котором исчезает покоящийся.
Мирской человек не знает этого, потому что никогда не достигал подобного покоя, и то, что он зовет этим словом – это когда вставленный ему в жопу паяльник остывает со ста градусов где-то до семидесяти пяти. Но покой четвертой джаны – это совсем, совсем другое. Там вообще нет ни жопы, ни паяльника. Есть только покой.
— ... По желанию, насилие может быть применено и к нему, только надо заготовить пароль безопасности.
– Что это?
– Ну, такое специальное слово. Вы его говорите, и вас сразу перестают терзать и мучать.
– Да? А для жизни у тебя такого нет? Я бы серьезно вложился.
– Работаем, Федор Семенович, работаем, – улыбнулся Дамиан.
– В России одна Москва меняется, – философски заметил Дамиан, – и не всегда в лучшую сторону.
Ни одно из переживаний не имеет ценности и смысла, потому что его ценность и смысл исчезают вместе с ним.
Сразу же.
Это значит, что прекрасных мгновений нет. Хотя бы по той причине, что ни одно из них не остановится, как ни проси. Любое мгновение предаст, и мы – это просто череда обреченных мгновений.
Самое ужасное, что наевшийся пустых слов человек начинает верить, будто постиг что-то важное. А ему просто добавили мусора в голову.
Во мне не было никого, кто хотел бы наслаждаться. Он на самом деле отлип еще где-то во второй джане. Стоило вглядеться в наслаждение с этой высоты, и становилось ясно, что в нем нет никакой истинной сладости, а лишь раскрашенное умом беспокойство и тщета. Наслаждение было тонкой формой боли. Боль могла быть со знаком плюс и со знаком минус.
Но стоило убрать эти огромные, как амбарные замки, плюсы и минусы, навешенные умом на нейтральный по своей природе сигнал, как делалось ясно, что лучше без этого сигнала вообще.