Идиот

Тоцкий прямехонько начал с того, что объявил ей (Настасье Филлиповне) о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что не может раскаяться в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себе не властен, но что теперь он хочет жениться и что вся судьба этого в высшей степени приличного и светского брака в ее руках.

Трудно в новой земле новых людей разгадывать.

Мало ли что снаружи блестит и добродетелью хочет казаться, потому что своя карета есть. Мало ли кто свою карету имеет... И какими способами.

Мы вот и любим тоже порозну, во всем есть разница. Ты вот жалостью, говоришь, ее любишь. Никакой такой во мне нет к ней жалости. Да и ненавидит она меня пуще всего. Она мне теперь во сне снится каждую ночь.

Я ее не любовью люблю, а жалостью.

Она сознательно в воду или под нож идет, за тебя выходя. Разве может быть это? Кто сознательно в воду или под нож идет?

Да не было бы меня, она давно бы уж в воду кинулась; верно говорю. Потому и не кидается, что я, может еще страшнее воды. Со зла и идет за меня...

Пьян вы думаете? Ни в одном глазу! Так разве рюмки три-четыре, ну пять каких-нибудь есть.

Да потому-то и идет за меня, что наверное за мной нож ожидает!

Она думает, что выйти ей за тебя невозможно, потому что она тебя будто бы опозорит и всю судьбу твою сгубит. «Я, говорит, известно какая».