Человек, вопреки желанию философов, не может контролировать мир. Тот, кто стремится мир контролировать, не может контролировать даже себя. Почему? Потому что намерение и реализуемое посредством его действие (например, движение или речь) формируется само, по своим собственным законам, не поддающимся контролю человека.
Малек Яфаров
Cлайд с цитатойМышление является принципиально не-предметной формой жизни, так как появляется в результате усложнения природы человека, которое произошло с появлением феномена Я, или, как любят говорить философы, разума, способности к намеренному формированию намерения. То есть особенность современного человека, по сравнению с первобытным и магическим, заключается в его способности, а, следовательно, необходимости, определять то намерение, которое будет формировать его жизнь.
Отсутствие адекватного самовосприятия означает полную невозможность какого бы то ни было понимания вообще.
Формирующая матрица русской культуры направляет внимание человека не на круговорот превращений, как на востоке, и не на необратимость превращений, как на западе, а на стихию этих превращений, на стихию жизни или стихию творения, то есть на единство всего живого или существуюшего. Русская культурная матрица сосредоточена на единстве живого, претерпевающего как круговоротные, так и линейно-необратимые превращения.
Никакой объектной, неотраженной действительности без человека нет. Если в душе нет света, то отражать будешь только темное, безобразное.
В отличие от экзистенциализма, точнее – в отличие от будущего экзистенциализма, да и вообще западной философии и культуры, в которой действие силы жизни воспринимается человеком как некоторая недоступная сущность, трансцендентная сила, которая навязывает человеку происходящее как установившееся теперь положение вещей, в том числе – его место в этом установленном трансцендентной силой порядке, Толстой открывает для себя совершенно другой – русский – тип отношения к жизни.
Для Толстого в русской культуре нет борьбы с жизнью, нет этого ростиньяковского «теперь между тобой и мной», нет этого наполеоновского «главное ввязаться в драку, а там посмотрим» и нет даже этого фолкнеровского «уже выкатываются пушки, уже разворачиваются знамёна», потому что внимание русского человека направлено не на происходящее и установление своего места в нём, а на единство происходящего, единство всего, которое необходимо удержать, чтобы сама жизнь выбрала то одно из удержанного бесчисленного всего, то одно, которое станет путём человека.
Пророчество в русской культуре имеет совершенно другой смысл, чем в западной или восточной, а именно: внимание русского направлено не на предметность происходящего, как на западе, а на единство жизни как стихии творения. Русское пророчество – не разгадывание и не предвидение того, что неминуемо будет по независящим от людей обстоятельствам, и, тем более, не прямое причинение будущих событий (обратное по отношению к предсказыванию).
Русский человек – не ясновидец, предвидящий независимое от него будущее, и не колдун, это будущее создающий.
Русское пророчество – это со-творение, которое достигается обращенностью всей силы внимания на саму стихию творения с удерживанием всего того, что стало для человека живым, значимым и важным благодаря «невольному прикосновению мысли к верховному промыслу». Русское пророчество невольно потому, что не придумано человеком, не может быть им создано, помыслено, придумано, желаемо; оно рождается самой жизнью и только в этом смысле невольно! Но в то же самое время оно причастно стихии творения, поскольку волит то, на что направляет своё внимание, и тем самым волит, пророчествует будущее.
Свобода русского не в принятии или не принятии озарения свыше (или соблазна сниже), а в удержании жизни в себе. Это матричное русское переживание. Мы увидим, как ради сохранения последней капли живого Толстой уйдет из Ясной Поляны.
Тема служения у Н. В. Гоголя одна из основных, предмет его постоянного и даже настойчивого внимания. Дело в том, что примерно к середине ХХ века в России сложилась особая ситуация – невозможности традиционного, привычного и понятного исполнения служащими своих прямых обязанностей. По наблюдению Н. В., «дух приобретения», сначала овладевший Европой и затем проникший в Россию, подменил общее для всех русских дело, – службу отечеству, вере и людям, на службу каждого себе самому. Это разделило людей, превратило их из государственных, то есть объединенных одним целым, чиновников даже не в наемников, работающих за деньги, а в мошенников и воров, использующих государственную службу ради личного обогащения. Русские перестали служить, быть солдатами своей страны: «старая шинель» износилась до такой степени, что уже не только не грела человека, но даже не прикрывала и не защищала его.
Поэзия Н. В. Гоголя – это музыка безусловной и бескрайней жизни, величия и торжества творения, взламывающего любые опрокинутые на него человеком границы, как бы тот ни пытался убежать и скрыться от этого. Сущее не преследует человека, не связывает его обязательствами и не стесняет ограничениями. Русская поэзия в том, что живой человек свободен, свободен абсолютно и безусловно, жизнь-эгрегор от него ничего не требует и не навязывает, она наполняет человека собой, даром и ничего не спрашивая взамен. Художник замирает в восхищении перед грандиозностью поступи жизни, перед её «великим безразличием» ко всему, к абсолютно всему, что она собой наполняет.