Валентин Пикуль. Фаворит

Один за другим отошли в небытие сначала Вольтер, а потом и Дидро. Мыслители покидали тревожный мир, когда Екатерина, уже достигнув славы, не нуждалась в их поддержке и похвалах, теперь с ними, с мёртвыми, можно и не церемониться.

— Каждый век,  — декларировала она,  — обязательно порождает трёх-четырёх гениев, создаваемых природою исключительно для того, чтобы они обманывали всё человечество...

Однако, выразив им свое монаршее презрение, императрица поступила умно, выкупив для Петербурга библиотеки Дидро и Вольтера. ... Франция! Главный источник свободной мысли, кладезь революционных прозрений.

0.00

Другие цитаты по теме

Письма мадам Севинье сразу захватили искренностью человеколюбивых убеждений. Екатерина, взволнованная чтением, наспех выводила собственные сентенции: «Свобода — душа всего на свете, без тебя всё мертво. Желаю, чтобы люди повиновались законам, но не рабски. Стремлюсь к общей цели — сделать всех счастливыми!»

Она вышла на балкон дворца, под нею хороводил и галдел народ московский, и князь Вяземский не удержался от лести:

— Ах, матушка наша! Гляди сама, сколько много расплескалось на этих стогнах радости и любви к тебе, великая осударыня.

Екатерина хорошо знала цену любой лести:

— Если бы сейчас не я на балкон вышла, а учёный медведь стал бы «барыню» отплясывать, поверь, собралась бы толпа ещё больше.

Путешествие было обставлено помпезно, но Екатерина указала эскадре приставать к берегам пореже, дабы дипломатический корпус, сопровождавший её, не слишком-то приглядывался.

— У них ведь как, — сказала она фавориту, — увидят помойку или пьяных на улице — радуются, а покажи им достойное и похвалы заслуживающее — косоротятся, будто это ради нарочитого показа сама выдумала, чтобы «поддать дыму» всей Европе...

Сразу же после свадьбы Петр признался, что безумно влюблен во фрейлину императрицы Катеньку фон Карр.

—  На что вам еще и фрейлина, – хмыкнула Екатерина, – если и со своей-то женой вы не знаете что делать.

—  Ты дура... дура, дура! — закричал Петр.

... графиня Прасковья Брюс вопросительно взирала на свою царственную подругу. Екатерина сама поделилась с нею первыми женскими впечатлениями:

— Плохо, если много усердия и очень мало фантазии...

Брюсша поняла: Васильчиков  — лишь случайный эпизод, и долго корнет не удержится, ибо в любви без фантазии делать нечего.

— А когда ты решилась на это, Като?

— Когда сильно рыдала, прощаясь с Орловым...

— Мужчины верно делают, что слезам нашим не верят!

Павел, мучимый давним недовольством, утешался мыслями о своем превосходстве над матерью, которой однажды и сознался:

— Я внутренне чувствую, что все меня любят.

— Хуже быть того не может,  — отвечала мать.  — Очень опасное заблуждение думать, что ты всеми любим. Готовьтесь, сын мой, выносить и всеобщую ненависть...

Всё-таки до чего непонятливый народ живет на Руси! Ведь русским же языком сказано, чтобы не увлекались. А они никак не могут избавиться от дурной привычки — беседовать по душа́м.

Иноземные послы отмечали бесправие русского народа с таким оголтелым возмущением, как будто в их монархиях народы процветали в блаженстве свободы и равноправия!

Нельзя ставить памятники при жизни человека. Пусть он помрет сначала, никак не менее тридцати лет должно миновать, чтобы страсти поутихли, чтобы свидетели дел повымерли, — лишь тогда истина обнаружится и поймут люди, достойна ли я места в истории государственной… Тогда уж и ставьте, черт с вами!

Весть о падении Бастилии вызвала в русском народе всеобщее ликование, будто не парижане разрушили Бастилию, а сами русские по кирпичику разнесли Петропавловскую крепость.