Илья Григорьевич Эренбург

Но среди пятидесяти миллионов жертв второй мировой войны нет одной — фашизма. Он пережил май 1945 года, поболел, похандрил, но выжил. В годы войны я повторял изо дня в день: мы должны прийти в Германию, чтобы уничтожить фашизм. Я боялся, что все жертвы, подвиг советского народа, отвага партизан Польши, Югославии, Франции, горе и гордость Лондона, печи Освенцима, реки крови — всё это может остаться бенгальским огнем победы, эпизодом истории, если снова возьмет верх низкая, нечистая политика.

0.00

Другие цитаты по теме

Я уверен, враги Гитлера говорили то же самое. Они говорили это в тридцать четвертом и были правы. В тридцать шестом, и были правы. В тридцать восьмом тоже. «Неудачное время, чтобы выступить против него». А когда поняли, что наступил удачный момент, протестовали уже в Освенциме или Бухенвальде.

Нам трудно сегодня понять наших предков,

Забыли отцов.

Мой дед о войне мне рассказывал редко,

И прятал лицо...

Ни холод, ни голод мы не испытали,

Не видели смерть.

Как рвет чье-то тело кусок острой стали,

Нельзя нам смотреть.

Мы мирные люди, а где бронепоезд?

Давно экспонат....

Живем мы спокойно, и так, успокоясь,

Не смотрим назад.

И так, постепенно, забыв о невзгодах,

Живем, как во сне.

Но только тревожно, тревожно чего-то,

И муторно мне...

И снится порою, как свастика снова,

Над миром встает.

И жгут города, а за каждое слово,

В ответ — пулемет.

И люди живые пылают, как свечи,

И дети в гробах...

И расчеловечиванье человека,

И страх! Страх! Страх! Страх!

А я вспоминаю концлагеря в Чили,

И так может быть,

Не только в Боливии и в Украине,

Так будет везде,

Где мы в колыбели нацизм прозеваем...

На каждой звезде,

На каждой могиле солдат наших павших,

Начертит кресты,

Коричневый вирус из ада восставших...

И до хрипоты,

Мы можем сегодня страну свою славить,

И оды ей петь,

Привычно учиться, привычно лукавить,

Привычно не сметь,

И знать свое место, а выше — не надо.

И только вперед,

Идем каждый год от парада к параду,

Но начат отсчет...

Никто ничего вроде не ожидает,

Сплошные ура...

Мы спим. Все спокойно. Уже рассветает.

Четыре утра...

Повторяется давняя немецкая чума: люди подчиняются без сопротивления и объединяются с силами зла.

По свидетельству коменданта Треблинки Франца Штангла, «это был дантов ад. Запах стоял невыносимый. Повсюду сотни, нет, тысячи разлагающихся, гниющих трупов. Вокруг лагеря были палатки и горели костры, и группы украинских охранников и девиц-проституток, как я выяснил позднее, собравшихся здесь со всей округи, слонялись пьяными, пели и танцевали под музыку».

Мне предстояло научиться жить с сознанием гибели матери, отца, Галины, Регины и Генрика.

Сколько раз он видел этот сон! Равик неподвижно глядел на луну, обесцвечивающую своим отраженным светом все краски мира. Сны, полные ужаса фашистских застенков, застывших лиц замученных друзей, бесслезного, окаменевшего горя тех, кто остался в живых, — сны, полные муки расставания и такого одиночества, о котором не расскажешь никакими словами...

Не поможет вам ни бесчестье, ни измена или отъезд в дальние страны. Вам придется себя убить.

Юность была из чёрно-белых полос,

Я, вот только белых не вспомнил.