Аль Квотион

Мне кажется, Вы станете старухой

И будете вязать для неба свитер,

И часто спать, и мерить взглядом сухо

Свой город из артрита и гранита.

Мне кажется, Вы станете циничней

И выключите врущий телевизор,

А на балконе разобьете птичник,

Как средство от тоски и ревматизма.

Мне кажется, Вы будете петь внукам,

Качая в люльке веру в продолженье,

И шить для них красивых ярких кукол,

Но как бы в долг, слегка, из одолженья.

Мне кажется, Вы спрячетесь за книги,

Чтобы молчать о времени ворчливо,

И в трении финансов и религий

Смотреть назад, где все до боли живо.

И вспоминать себя — смешной девчонкой,

Родителей, друзей уже ушедших,

Дни боли, застелившие мир черным,

Дни счастья — почему их было меньше?

Мне кажется, Вы станете музеем

Огромной жизни, взвешенной часами.

Но все же… Это, видимо, важнее:

Мне кажется, что я останусь с Вами.

Во мне дымно, сумрачно, прохладно,

Как в церквушке на краю села,

Тлеет свет и сладко пахнет ладан,

И ребенок возле алтаря

Тихо-тихо молится и плачет,

И скребет словами тишину:

«Дай им всем, мой Боженька, удачи,

Дай им всем по своему зерну,

Чтобы в душах выросло садами

То добро, что сеятель и жнец,

Та любовь, что зреет между нами,

Дай им всем начало и конец».

Во мне тонко, медленно, соборно,

Я рисую крестик на груди,

А моя босая беспризорность

Бродит между гаснущих кадил,

Между миражей, недосыпаний,

Между войн, страданий и больниц.

А потом возьмет он в руки палку

И пойдет сбивать ближайших птиц.

Есть те, кого хочется любить. И есть другие, те, кого легко забывать. До страшного легко исчезают из памяти их черты, становясь белесыми пятнами без примет, исчезают их имена, становясь молчанием, исчезают они. И в моей жизни есть те люди, над лицами которых я не захотел склониться, проходя мимо, уходя все дальше. Кажется, они тянули руки мне навстречу, кажется, они что-то шептали сухими губами. Я все забыл. Я шел вперед к совсем другим, которых легче было понять, кого приятнее было видеть, с кем удобнее было стоять рядом. Люди исчезали. Из памяти, из жизни, из меня. Без боли, без чувства потери, словно и не было их никогда, этих людей. Но время идет, и со временем приходит жалость, приходят грусть и раскаяние. Невесомо они гнездятся в груди, невесомо и невыносимо. И сомнение, почти неразличимое под множеством отпечатков следов хороших идей о том, что все твое останется твоим, но все же сомнение. А вдруг моими, данными мне Богом были именно те, кто тянул навстречу руки, прощал равнодушие, печально смотрел в спину светлыми от слез глазами, те, кого я так и не смог полюбить?

Мы не создавали любви. Мы радовались солнцу и смотрели друг на друга. Мы слушали ветер и шли вперед, потому что нам было по пути. Мы как дети плескались в реке времени и безжалостно срывали цветы всё новых переживаний. Мы учились быть счастливыми просто так, вместо того, чтобы жить по книжкам. Безусловно хорошим, но всё же только книжкам. И я не знаю, правы мы или нет, но сейчас я всматриваюсь в твое лицо, поправляю выбившийся локон и улыбаюсь, потому что знаю, что... Но это я скажу только тебе.

Откройте окна и сердца свои откройте,

И, пробудив в себе вселенскую беспечность,

Взгляните, как с исписанной бумаги

Сквозь призму времени на вас смотрела вечность.

Дождь начнется точно в понедельник,

Как и обещал угрюмый диктор.

Мы узнаем осень за неделю,

В лужах разобрав ее вердикты.

Ты промочишь в них свои ботинки,

Ты подхватишь легкую простуду,

Победивший в этом поединке,

Кашель набирает амплитуду.

Ты глядишься в желтые витрины,

Ты считаешь мелочь по карманам,

Через дребезжание машины

Слыша тихий шепот океана.

Со щеки рукой стираешь капли,

С запахом духов и никотина,

Чувствуя, как дни твои озябли,

Пропитались этим горьким дымом.

Но, читая боль и веру в лицах,

На плече уставшего поэта

Молча ждет растрепанная птица

Синего пронзительного цвета.

Задай мне вопрос. Один. Тот, который ты сочтешь самым важным. Не торопись, обдумай каждый шаг, взвесь каждый вдох, сосчитай каждый удар сердца. Один вопрос. Всего один. И я отвечу тебе, сбросив любые маски, раздев сердце, обнажив душу — до предела, до выгнувшегося в агонии неба, до жизни, тетивой натянутой в умелых руках. Задай мне один вопрос. И, может быть, он изменит все.

Я ищу, уже зная, что так никогда не смогу найти этого лица, лица моей прошлой любви, лица моей невольной актрисы. Потому что в тысячах глаз, губ, лбов, щек, черт я снова и снова, с долей роковой иронии бытия, буду видеть только себя.

Не спрашивай, как тебе называть меня. Имя лишь случайный штрих, привычная пустота звуков на губах. Не спрашивай, как тебе называть меня, придумай мне имя. Смешай случайный блеск глаз с падающим за окном снегом, добавь поющее тепло между нами и мягкость первых слов. Наложи оттенки собственных мыслей, раскрась огромным размахом чувств, таким свойственным тебе. Придумай мне имя, которое для тебя будет значить что-то большее, чем условность пропечатанных букв. Которое будет значить что-то только для тебя. Придумай мне имя, в котором только ты увидишь мой усталый взгляд сквозь дым сигареты, наши улыбки на расстоянии одного выдоха, первый, ещё неуверенный поцелуй, соприкосновение душ в череде холодных дней. В котором ты прочтешь историю одной жизни, такой, какой ты видишь её. Придумай мне имя, только ты, и оно станет по-настоящему, всерьез, до надрыва глупого сердца, до легкой дрожи касающихся твоей кожи пальцев моим.

В каждом, каждом из нас есть предисловие ужаса,

но страшно совсем не это — не смерть, не распад, не градус,

страшно, когда ты скажешь: «мне ничего не нужно»

скажешь спокойно, тихо. И это окажется правдой.