Генри Лайон Олди

В детстве сомнения невыносимы. Нужно обрасти толстой корой, нацепить броню годовых колец, чтобы не сломаться от самой возможности двух выходов из положения...

Пока тело его двигалось в отработанном неутомимом ритме, он снова и снова касался своей памяти острым ножом боли и бессилия, делая тончайшие срезы, обнажая забытые пласты, рассматривая ушедшее время, ища крупицы ответов на безнадежные вопросы…

Один и тот же человек наслаждается 6-м концертом Штеймана для фагота с оркестром, а час спустя – дегенеративным комик-шоу «Загляни под юбку». Один и тот же человек рыдает, стоя в Кремерской галерее искусств у «Скорбной Регины», а назавтра точит слезы, листая очередной том похождений межпланетной страдалицы Анны-Марии Рудивокс. Ты подаешь нищему грошик и тратишь сотню на проститутку. Переводишь старушку через дорогу и забываешь о могиле собственной матери. Свято блюдешь диету, чтобы однажды напиться до полусмерти под бифштекс с кровью. Ссоришься с другом, миришься с врагом; путаешь одного с другим, говоришь комплименты и гадости каждому из них поочередно, и ты искренен во всех случаях. Почему «ты»? – я. Мы. Мир стал бы отвратителен, будь мы устроены иначе.

– Борготта, вы немедленно подпишете мне отказ от претензий, – без предисловий сказал легат, снова переходя на «вы». – А потом умирайте, сколько угодно. Если хорошенько попросите, могу вас застрелить.

Есть большая разница: когда ждут тебя и когда ждешь ты. Очень большая. Покидая дом, ты движешься, покупаешь билеты... встречаешься с людьми, возвращаешься, наконец. Поток жизни не прерывается, создавая иллюзию постоянства. Зато отсутствие любимого человека, пусть короткое... Ждешь, ждешь, ждешь, утопая в бездействии — что бы ты ни делал при этом, бездействие неотвратимо.

Из песни слова не выкинешь. Точно так же не выкинуть человека из истории, пускай он – чужой человек в чуждой ему истории. Зацепило краешком – все, увяз мухой в варенье. И не выберешься, пока история сама не сочтет нужным отпустить тебя и прошествовать дальше, мимоходом вовлекая в танец других бедолаг. Это люди то и дело что-нибудь не успевают. А серьезные дамы – История, Судьба и их сестры (не к ночи будь помянуты!) – никуда не спешат и никогда не опаздывают.

Расы, нации, народы – в этом мы одинаковы. Гром похвал, единственный упрек, и вот, забыв обо всем, мы схватываемся с упрекающим не на жизнь, а на смерть. Мы забыли о тех, кому доставили удовольствие. Если мы и апеллируем к ним, так только в качестве бойцов, способных выступить на нашей стороне.

Банальность... это та мудрость, которую мы разучились понимать. Привыкли.

Согласитесь, есть высшая несправедливость в том, что бессмертная душа волей судьбы вынуждена прозябать в смертном теле — вечная квинтэссенция в бренном флаконе, могучий храм на фундаменте из песка.

Создатели мира обладали хорошим чувством юмора.