— Сколько же в вас говнища.
— Отнюдь. Я посрал минут двадцать назад.
— Сколько же в вас говнища.
— Отнюдь. Я посрал минут двадцать назад.
Ни один мужчина не может звать женщину своей. Мы ими никогда не владеем, мы их лишь ненадолго заимствуем.
Поразительно: иногда получается вот такая [прекрасная] женщина, а у всех остальных – ну, у большинства остальных – нет ничего или почти ничего.»
– Меня зовут Нана, — сказала она.
– А меня Гарри, — сказал Гарри.
– Это я поняла, а как на самом деле?
У меня по-прежнему есть женщина, и она мне совсем не безразлична. Такое волшебство нельзя принимать как должное.
Я сейчас без пизды, детка, а для меня это все равно что без любви. Я их не разделяю. Я не такой умный.
— Читал про пятьдесят маленьких девочек, что сгорели в бостонском приюте?
— Да.
— Ужас, правда?
— Видимо, да.
— Видимо?
— Да.
— То есть ты не уверен!
— Если б я там был, меня бы потом весь остаток жизни мучили кошмары. А когда только прочтешь об этом в газете, все иначе.
Никогда не смирюсь, что настанет день и все съежится до нуля – любовь, стихи, гладиолусы. И в конце нас просто набьют грязью, как дешевые тако.
Иногда просто опускаешься на дно ужаса, задираешь лапки – а все равно никак не сдохнешь.
Что ж, подумал он, стены вокруг еще стоят, а дай человеку четыре стены – и у него есть шанс. Вот на улице уже ничего не сделаешь.