Холмс, я вспоминаю старые добрые времена и те убийцы, душегубы, потрошители, которых вы ловили в прошлом веке, кажутся мне невинными младенцами, наивными овечками рядом с волками, с которыми мы познакомились в последнее время. Можно украсть миллион или убить богатого дядюшку это я могу понять. Но как понять какого-нибудь высокопоставленного негодяя, который ради частной наживы толкает свой народ к войне?!
Если бы наши политики не тратили такую пропасть денег на атомное оружие, в стране было бы больше школ.
Политика — это война без кровопролития, в то время как война — это политика с кровопролитием.
— Знаете, Уотсон, — сказал он, — беда такого мышления, как у меня, в том, что я воспринимаю окружающее очень субъективно. Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и восхищаетесь их красотой. А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как безнаказанно здесь можно совершить преступление.
— О Господи! — воскликнул я. — Кому бы в голову пришло связывать эти милые сердцу старые домики с преступлением?
— Они внушают мне страх. Я уверен, Уотсон, — и уверенность эта проистекает из опыта, — что в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной и веселой сельской местности.
— Вас прямо страшно слушать.
— И причина этому совершенно очевидна. То, чего не в состоянии совершить закон, в городе делает общественное мнение. В самой жалкой трущобе крик ребенка, которого бьют, или драка, которую затеял пьяница, тотчас же вызовет участие или гнев соседей, и правосудие близко, так что единое слово жалобы приводит его механизм в движение. Значит, от преступления до скамьи подсудимых — всего один шаг. А теперь взгляните на эти уединенные дома — каждый из них отстоит от соседнего на добрую милю, они населены в большинстве своем невежественным бедняками, которые мало что смыслят в законодательстве. Представьте, какие дьявольски жестокие помыслы и безнравственность тайком процветают здесь из года в год.
Все войны на земле начинаются политиками, ведутся военными, и заканчиваются дипломатами.
Каждый солдат воюет на своей войне. Джеф вернулся из Вьетнама с презрением к бюрократии и непреходящим возмущением властью. Он отдал два года войне, в которой нельзя победить, и его приводили в ужас разбазаривание денег, имущества и жизней. Джефа воротило от обмана и предательства политиков. «Нас втянули в войну, которой никто не хотел, — самое больше надувательство в мире».
Кто бы не рулил страной, черных все равно будут иметь, богатые продолжат богатеть, а войны не кончатся.
Патриот — тот, кто предпочитает интересы части интересам целого. Игрушка в руках политиканов и оружие в руках вояк.
Никогда я не понимал возвеличивания подвига детей на войне. Мне всегда казалось, что это преступление – бросать детей в атаку. А воспитывать школьников на их примере – преступление вдвойне. Потому, что детям рассказывают, что они могут убивать и детей шантажируют тем, что их сверстники отдали свою жизнь за Родину. А ты, паршивец, смеешь плохо учиться. И еще эти истории учат тому, что война – это нормально.
Каждый солдат воюет на своей войне. Джеф вернулся из Вьетнама с презрением к бюрократии и непреходящим возмущением властью. Он отдал два года войне, в которой нельзя победить, и его приводили в ужас разбазаривание денег, имущества и жизней. Джефа воротило от обмана и предательства политиков. «Нас втянули в войну, которой никто не хотел, — самое больше надувательство в мире».
Cлайд с цитатой