Вождь Бромден

Я одно знаю: и так-то все не очень велики, но, похоже, каждый только тем и занят в жизни, что пригибает пониже всех остальных.

По-прежнему он иногда встает и качает головой, и докладывает, как он устал, но это уже не жалоба, не оправдание и не предупреждение — все давно кончено; это как старинные часы, которые времени не показывают, но все еще ходят, стрелки согнуты бог знает как, цифры на циферблате стерлись, звонок заглох от ржавчины — старые ненужные часы, они еще тикают и хрипят, но без всякого смысла.

А рано или поздно каждый из нас должен проиграть. С этим ничего не поделаешь.

Макмёрфи был не похож на нас. Он виду своему не позволял распоряжаться своей жизнью, всё равно как Комбинату не позволял перекроить себя на их манер.

Она сидела выпрямившись, туго обтянутая на сгибе, вытянув перед собой короткие круглые ноги в чулках, цветом похожих на колбасные шкурки, а Билли лег рядом, положил ей голову на колени, и она стала щекотать ему ухо одуванчиком.

Билли говорил о том, что надо подыскать жену и поступить куда-нибудь в колледж.

Мать щекотала его и смеялась над этими глупостями.

«Милый, у тебя еще сколько угодно времени, у тебя вся жизнь впереди».

— «Мама, мне т-т-тридцать один год!»

Она засмеялась и повернула у него в ухе травинкой.

«Милый, похожа я на мать взрослого мужчины?»

Она сморщила нос, раскрыла губы, чмокнула, и я про себя согласился, что она вообще не похожа на мать.

Если тебе не для чего просыпаться, то будешь долго и мутно плавать в этом сером промежутке, но если тебе очень надо, то выкарабкаться из него, я понял, можно.

Если тебе не для чего просыпаться, то будешь долго и мутно плавать в этом сером промежутке, но если тебе очень надо, то выкарабкаться из него, я понял, можно.

Воздух сжат стенами, слишком туго, не до смеха.

Хороший игрок всегда помнит это правило: к игре присмотрись, а потом уж за карты берись.

У меня странное чувство, будто солнце светит на этих троих ярче прежнего. Все остальное выглядит как обычно — куры возятся в траве на крышах глиняных домов, кузнечики прыгают с куста на куст, детишки полынными метелками сгоняют мух с вяленой рыбы, и они поднимаются черными облаками, — все, как обыкновенно в летний день. Кроме солнца, а оно светит на трех приезжих в сто раз ярче, и я вижу... Швы, где они составлены. И почти вижу внутри у них аппарат, который принимает мои слова, пробует засунуть их туда и сюда, поворачивает так и этак, а когда не находит для них удобного готового места, отбрасывает, будто их и не говорили.