Харпер Маверик

Болезненные воспоминая отнимали и отнимают у меня слишком много сил. И, чтобы их похоронить, нужно иметь необычайно много смелости и вырыть глубокую яму.

Папа часто говорил, что нет ничего приятнее, чем посидеть в беззвучии и послушать металлический лязг своих мыслей. А Касс, по-моему, не очень любила уединение, утверждая, что нет звука хуже, чем гул тишины, в котором что-то пугающе шевелиться.

Я слишком часто видела, как ломаются люди. Словно хрупкие спички, на которых надавили немного сильнее. Не хочу быть одной из них. Никогда в жизни, во что бы то ни стало, я не превращусь в утопающее в собственной никчемности, безнадежное и полностью раздробленное существо.

Люди — это не несокрушимые машины и не долговечный материал, это живые существа, тела которых снашиваются, как одежда, и которым свойственно умирать, когда у их организмом заканчиваются строки годности, и случаются поломки. Ну, или когда, их продырявит пуля или разрубит пополам, и тогда, их уже не залатать.

Мы не можем сдаться в самом начале. Мы должны увидеть конец, мы обязаны сами его отвоевать, как свободу и свою настоящую жизнь, — то, что у нас отняли.

Мне кажется, что одна рука — хорошо, две лучше, но три уже многовато.

Боль делает человека сильнее, учит побеждать себя, но в тоже время ослабевает его.

Интересно, скучала ли она по мне хоть какую-то долю секунды? Вряд ли так сильно, как я, но мне бы хотелось знать, что мы попрощались не навсегда, а лишь переживаем временные затруднения, вскоре мы встретимся, и все наладится.

Доказывать храбрость, унижая тех, кто физически слабее, — это низко и вызывает лишь жалость и отвращение.

— Все и все имеет недостатки и ошибки. — подчеркиваю я. — Не так ли? И их последствия невозможно ни предотвратить, ни контролировать.