The fountains mingle with the river,
And the rivers with the ocean;
The winds of heaven mix forever
With a sweet emotion;
Nothing in the world is single;
All things by a law divine
In another's being mingle -
Why not I with thine?
See, the mountains kiss high heaven,
And the waves clasp one another;
No sister flower could be forgiven
If it disdained its brother;
And the sunlight clasps the earth,
And the moonbeams kiss the sea; -
What are all these kissings worth,
If thou kiss not me?
The fountains mingle with the river,
And the rivers with the ocean;
The winds of heaven mix forever
With a sweet emotion;
Nothing in the world is single;
All things by a law divine
In another's being mingle -
Why not I with thine?
See, the mountains kiss high heaven,
And the waves clasp one another;
No sister flower could be forgiven
If it disdained its brother;
And the sunlight clasps the earth,
And the moonbeams kiss the sea; -
What are all these kissings worth,
If thou kiss not me?
Любовь чахнет под принуждением; самая её сущность — свобода; она несовместима с повиновением, с ревностью или страхом; она там наиболее чиста, совершенна и безгранична, где её приверженцы живут в доверии, в равенстве и отсутствии условности.
Поэзия — памятник, в котором запечатлены лучшие и счастливейшие мгновения самых лучших и счастливейших умов.
Я понимаю, почему отец Зла изображался в виде змеи; это создание одним своим видом напоминало о многих своих ядовитых сородичах. Но так было только у евреев, у которых, в их древнейших мифах, змея выступает как источник всякого зла. Греки считали змею существом благостным. Она была атрибутом Эскулапа и Аполлона. В Египте иероглиф змеи обозначал вечность, а согласно еврейскому преданию, змий убедил первую человеческую чету вкусить от плода, который Бог запретил им пробовать, и за это Бог изгнал их из прекрасного сада, где прежде дозволял жить.
I met a traveller from an antique land
Who said: — Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them on the sand,
Half sunk, a shatter'd visage lies, whose frown
And wrinkled lip and sneer of cold command
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamp'd on these lifeless things,
The hand that mock'd them and the heart that fed.
And on the pedestal these words appear:
«My name is Ozymandias, king of kings:
Look on my works, ye mighty, and despair!»
Nothing beside remains: round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare,
The lone and level sands stretch far away.
Один твой взгляд, одно движенье
Едва поймав, воображенье
Мир воссоздаст в одно мгновенье.
Сжигай меня — я рад сгореть -
Лишь нынешней останься впредь.
Good-night? ah! no; the hour is ill
Which severs those it should unite;
Let us remain together still,
Then it will be good night.
How can I call the lone night good,
Though thy sweet wishes wing its flight?
Be it not said, thought, understood -
Then it will be — good night.
To hearts which near each other move
From evening close to morning light,
The night is good; because, my love,
They never say good-night.
Слепой старик и вечно в дураках -
Король. Ублюдки-принцы — даже этой
Семейки срам, чей Кембридж — в кабаках, -
Грязнее грязи, сволочь, сброд отпетый.
Пиявки щеголяют в париках,
Убийцы нацепляют эполеты,
Народ стращая — загнанный в правах,
Голодный, босоногий и раздетый.
Незыблемый Закон, нагнавший страх
На всех, кто не златит его кареты,
Продажная религия в церквах,
Продажных депутатов пируэты -
Вот Англия! Вот кладбище! — О, где ты,
Кровавый призрак с пламенем в очах?
Потоки лунного света
Ластятся к синей глади.
Но на что мне, скажите, все это,
Если мы с тобою в разладе?
Cлайд с цитатой