Терри Пратчетт

— Если я тебя сейчас брошу, то никогда себе этого не прощу.

— А я никогда не прощу тебя, если ты останешься, а не прощать я умею куда лучше, чем ты.

— А как насчет пожара? — спросила она.

— Какого пожара?

— Который сжег дотла наш дом сразу после свадьбы. В огне которого мы оба погибли.

— Какого пожара? Я ничего не знаю ни о каком пожаре.

Матушка повернулась к нему.

— Конечно нет! Потому что его не было. Но все дело в том, что такое могло произойти. Нельзя говорить «если этого не случилось, то могло случиться это», ты ведь не знаешь всего того, что могло произойти. Ты считаешь, что все будет хорошо, но все может стать ужасно. Мы часто говорим «вот если б я…», но желать мы можем все, что угодно. А знать… знать не можем ничего. Все уже в прошлом. Зачем об этом думать? Вот я и не думаю.

— Обычно он кроток как ягненок. Правда.

— У-ук.

— Но терпеть не может эльфов. Ему не нравится их запах.

Библиотекарь раздул ноздри.

Маграт не много знала о джунглях, но при виде разъяренного библиотекаря тут же подумала об орангутанах, сидящих на деревьях и чувствующих запах тигра. Приматы никогда не восхищаются красивой шкурой или горящими глазами, потому что слишком хорошо помнят о зубастой пасти.

Он смутно чувствовал, что что-то происходит, но это касалось людей, а значит, имело для него второстепенное значение. Однако он отчетливо услышал, как изменился звук, доносящийся со стороны ульев. Сразу за этим послышался треск досок.

Один улей уже опрокинули. Рассерженные пчелы роились вокруг трех фигур, ноги которых топтали соты, мед и пчелиных деток.

Впрочем, смех сразу стих, когда за оградой появилась фигура в белой одежде и сетке от пчел. Фигура подняла длинную металлическую трубку.

Никто не знал, что именно заливал господин Брукс в свой опрыскиватель. В смесь входили табак, вареные коренья, обрезки коры и некие травы, о которых не слышала даже Маграт. Из трубки вылетела струя жидкости. Стоявшему в центре эльфу она попала между глаз и чуть задела двух его товарищей.

Господин Брукс бесстрастно взирал на корчащихся эльфов, пока они совсем не затихли.

— Осы, — сказал он тогда.

После чего пошел, нашел подходящий ящик, зажег лампу и с большой осторожностью и нежностью принялся приводить в порядок поврежденные соты, не обращая ровно никакого внимания на укусы обиженных пчел.

— Наши звезды переплелись, — продолжил Казанунда. — Судьба предназначила нас друг другу. Я хочу ваше тело, госпожа Ягг.

— Я его пока сама использую.

— О чем хотела поговорить с тобой матушка?

— Ну, ты знаешь… так… о всяком.

— Не о… сексе?

Лицо Веренса вытянулось — так обычно выглядит человек, который готовился к лобовой атаке, но вдруг узнал, что что-то мерзкое происходит за его спиной.

Довольно, хватит. Всю свою жизнь Маграт старалась быть незаметной, вежливой, она извинялась, когда через нее переступали, старалась быть воспитанной. И к чему это привело? Люди стали относится к ней как к незаметной, вежливой и воспитанной.

Лицо это выражало непоколебимую благожелательность, что, честно говоря, изрядно смущает, особенно если знаешь, что благожелают именно тебе.

— Я никогда не жертвую даже пешкой, усмехнулась Госпожа.

— Но ради победы иногда приходится жертвовать фигурами.

— О, я вовсе не стремлюсь к победе, — она улыбнулась. — Но я играю так, чтобы не проигрывать.

Если я сумею отличиться, то получу работу в городе, и мама будет жить в доме, где не надо лежать без сна всю ночь, слушая, как мыши дерутся с тараканами...