Кристина Хуцишвили

В те годы, когда о гуманитарной, дискуссионной части и думать забыли — как, впрочем, и о нефти с газом в контексте потенциальных «кормушек», отдав предпочтение инвестбанкам, хеджфондам и прочему в том же духе, — меня смутно тревожила идеология, политика, история.

13 лет. Я всегда старательно подвожу глаза. Густо и внушительно. Крашу ногти темно-синим или черным лаком. Мне хочется туда, где жизнь. Самое страшное — не состояться. Прожить свою жизнь кое-как.

В то время я дал себе несколько обещаний — что каждый день буду дышать полной грудью, не буду делать того, что мне не нравится, буду поступать по совести, женюсь по любви и всегда буду настоящим.

Но важное, возможно, самое простое наблюдение — разбитых вдребезги сердец я почти не встречала. Мы наблюдали вялотекущее взаимоуничижение, похожее на развивающуюся теми же темпами шизофрению, когда любовь и ненависть сплетаются в один пресный день и понятно, что вы друг друга не любите, но слишком сложно отпускать, и вы сублимируете, дабы чувствовать хотя бы что-то.

Вся еда казалась пресной. Одеваться не было никаких сил. На что меня хватало, так это на просмотр страниц в Интернете и социальных сетей. Мне казалось, что вот эти люди — живут, а я почему-то не могу жить.

Можешь, не можешь — надо бежать. То, что ты делал вчера — мрак, минуту назад — никому не нужно и не интересно.

Беги, и лучше беги быстрее — другие тоже бегут, это конкуренция.

И я бегу, уже который год, и ненавижу себя за те минуты, когда все-таки приостанавливаю бег, — чтобы перевести дух.

И я бегу, и на бегу изъясняюсь самым лаконичным и исчерпывающим образом. По-другому нельзя, дыхания не хватает.

В западной культуре суицид объясняется слабостью, в восточной — это проявление силы. При этом если мы посмотрим на причины, подталкивающие людей к суициду, то в этих культурах они разные. На Западе — запутался, долги, а в восточной культуре это может быть способ отвести беду от близких или избежать позора.

Я стою на краю и смотрю вниз. Вид на землю с высоты двадцать второго этажа. Это единственное, что мне остаётся. Единственный мой выбор. Мне ничего не дорого и ничего не жаль. Я уже практически ничего не чувствую. Поэтому мне осталась только эта земля.

Вид с высоты двадцать второго этажа. Его никто не может отнять. Должно же быть что-то, чего никто не сможет отнять.

Я прихожу сюда, когда ничего другого не остаётся. Я прихожу, чтобы почувствовать страх или уверенность. Чтобы ещё раз увидеть, что и у меня, и у каждого человека на земле есть выбор.

Вариант один – продолжать. Вариант два – на двадцать два этажа вниз.

Я шантажировала сексом с другими мужчинами. В тот момент я готова была на панель пойти, лишь бы причинить ему неудобство.

А самое главное — мне кажется, что если сейчас я буду с ним, то никем не стану. Буду жить его жизнью и никем не стану.