Тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
И стали три пальмы на бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Неправ твой, о небо, святой приговор!»
И только замолкли — в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой.
Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их веселый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей
И щедро поит их студеный ручей.
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до утра огнем.
Если ничего не остается, кроме как поступить плохо, это ведь уже не поступок, а судьба.
То, что я тогда воспринимал как жестокость судьбы, я теперь должен признать мудростью провидения.
– А вот если убегом уйдешь, тогда, значит, за свою жизнь сама и ответчица, – продолжала мать. – Тогда тебе и нужды нет: как там твоя родня, жива ли? Но и ей о тебе – тоже.
В этих ее словах Ведоме почудился намек, и она пристально взглянула матери в лицо. Кажется, та ответила на вопрос, который дочь еще не задала.
– И когда такие, как ты, сами не знают, кто они, – Гостислава сама взяла ее за обе руки и наклонилась ближе к лицу дочери, – может, им и лучше свою судьбу самим прясть. На новой росчисти сеять да потом не жаловаться.
Он видел, что кругом него люди, словно отравленные мухи бродят, и говорил себе: «Это оттого, что они не сознают себя строителями своих судеб. Это колодники, к которым и счастие и злосчастие приходят без всякого с их стороны предвидения».
…Было со мной: ночью лежу, духом смятен,
Влага в глазах, в жилах огонь, крови взамен.
Так я лежу, — душу гнетет бремя тоски,
Сердце свое, горько стеня, рву на куски.
Века дела перебирал, мысля всю ночь,
Также дела жизни своей числя всю ночь.
То я лежал, то иногда вскакивал я,
Спорил с судьбой, сам над собой плакивал я.
Так я взывал: «Тяжкий мой рок, сколь ты жесток,
Несправедлив к жертве своей, злобный мой рок!
Верности чужд, правды в тебе — малости нет,
К праведникам, к мученикам — жалости нет.
Занят одним делом, палач, ты искони:
Казни и гнет! Или казни, иль изгони!
Чем я тебе так помешал, чем надоел?
Ведь между мной и меж тобой не было дел!
В тесном углу мира один жить я привык,
В скудной тиши, горести сын, жить я привык.
Я не роптал — радовался, что одинок,
Что от друзей, что от всего мира далек.
Счастье познав истиннейшей сути свобод,
Освобожден был я от всех низких забот.
Сам я избрал этот покой, этот затвор.
О, если б мог я пребывать в нем до сих пор!
Словно во сне, жил я, но ты — настороже, -
Сон мой прервав, новый капкан ставил душе.
В новый капкан мне суждено было попасть, -
Имя ему — царский венец, ханская власть.
Сделав меня счастьем друзей, горем врагов,
Под ноги мне ты ль не поверг вскоре врагов!
Сев на престол, что и отцу принадлежал,
Судьбы владык, судьбы их стран я разрешал.
Я на шестой месяц шестым царством владел,
Семь поясов мира в тот срок я оглядел.
Мнил, что достиг высшей мечты в жизни земной,
Только не знал: властвуешь ты в жизни земной!
В пору, когда я возлюбил радостей пыл,
В пору, когда слово «печаль» я позабыл, -
Ты мою власть отнял, всего снова лишил,
Родины прах отнял, меня крова лишил.
Сделал меня дервишем ты, в нищенство вверг, -
И предо мной радостей свет сразу померк.
Определил ты мне в друзья горе и страх,
Боль и печаль стали моей стражей в путях.
Радости где? Почести где? Слава? Их нет!
Где все друзья? Слева их нет, справа их нет!
Это же все было, а ты отнял, палач!
Встречусь теперь людям — и вслед слышу их плач.
Что ж ты меня возвеличил, если я мал?
И для чего с прахом сровнял, коль поднимал?
Кары такой и не постичь здравым умом!
Дом возвести — и развалить собственный дом!
Вовсе в тебе совести нет, жалости нет,
Даже ума, видно, в тебе малости нет!
Как же такой мир почитать, верить в него?
Мерой какой низости мне мерить его?
Он ли душе — прочный оплот, крепость надежд?
Бич мудрецов, славы родник он для невежд!
Их неспроста держит в чести он искони,
Столь же он груб, столь же лукав, как и они…
Нет, мудрецу жить с ним в ладу мига нельзя!
Лжи и коварств молча терпеть иго нельзя!
Но от кого помощи ждать? Слаб человек!
Мир — всемогущ, вечно его раб — человек!
Если б тебя, рок, я привлечь мог бы к суду!
Но на земле праведный суд где я найду!
Там бы тебя разоблачил я на века,
Но до конца все рассказать — жизнь коротка!..
В мыслях таких я не смыкал глаз в эту ночь,
В горе моем кто же тогда мог мне помочь?
Так пролежал я до утра, и наконец
Солнце взошло — вестник добра, лекарь сердец.
Молвило мне, по доброте вечной, оно:
«Чем же, мой сын, сердце твое омрачено?
О, имярек, ведомо мне: ты угнетен,
Но, человек, ты не навек брошен в зиндон{*}.
Мне в океан всех мировых слез не собрать, -
Низок сей мир, но на него сердца не трать!
Стоит ли он даже хулы, весь этот мир!
Стоит ли он горсти золы, весь этот мир!
Даже забудь имя его — мерзость и грязь!
Дух закалив, с миром порви всякую связь.
Золото здесь ты потерял, почести, власть.
В жертву за них душу свою стоит ли класть?
Короток срок радостей всех мира сего:
Око открыл, око закрыл — только всего!..
Добро и зло заключено
в привычках и желаньях,
вражда и дружба сотни раз
меняются местами,
и это ведает любой,
вкусивший горечь знанья,
проникший в истинную суть
того, что будет с нами.
Благоразумье нас зовет
уйти с путей позора,
но каждого сжигает жар
желанья и надежды.
Кто этой болью поражен,
да исцелится скоро,
но нет лекарства для глупца,
упрямого невежды.
Хвала Аллаху — он царит,
своей согласно воле.
А люди слабые бредут,
куда — не знают сами.
Все сотворенное умрет,
крича от смертной боли.
Все гибнет, остаются сны,
таблички с именами.
Умершие отделены
от нас, живых, стеною.
Мы их не можем осязать,
не видим и не слышим.
Они ушли в небытие,
отринули земное,
они спешат на Страшный суд,
назначенный всевышним.
Над жизнью собственной своей
рыдай, дрожа от страха
К чужим гробам не припадай
в рыданьях безутешных.
Молю простить мои грехи
всесильного Аллаха.
Он милосердием велик,
а я — презренный грешник.
О, сколько раз ты уходил
с путей добра и света,
о, сколько раз ты восставал
душою непокорной!
Ты жил блаженствуя. Теперь
не жалуйся, не сетуй,
плати за все. Таков удел,
безвыходный и скорбный.
Не слушает бесстрастный рок
твоей мольбы и плача.
Он сам решает — жить тебе
иль умереть до срока.
Твое страданью и восторг,
утрата и удача -
забавы жалкие в руках
безжалостного рока.
А мы летели, крутили ногами педали,
А мы хотели, чтобы нас никогда не узнали,
По телефонам, пытались менять неизбежное,
Клацали нервно по клавишам, обсуждая прежнее...
Давно уж белое с черным сливает усталый взгляд -
Пусть даже солнце с луною перед ним, как свечи, горят.
Жизнь прожил — что ж совершил я? Одни грехи за спиной.
Затем-то я и согнулся, страшась расплаты людской.
Коль сердце мое в тревоге, коль дрожь в руках у меня, -
На пире веселом века как выпью чашу огня?
Смерть гостьей в дом мой явилась. Как гостью привечу я,
Коль слаще всех угощений ей жалкая жизнь моя?
Благая трапеза жизни для неба души горька:
Ведь ядом тронута сладость шербета и молока.
Жизнь вышла со мной проститься — на росстань этого дня.
Мой стан согнулся, в объятьях она сжимает меня.
Так весь я немощи полон, что трудно страх побороть:
Вот-вот рассыплется прахом моя отжившая плоть.
В пути своем спотыкаюсь, как перст ведущего счет.
Ты дивом считай, что помню, какой проживаю год.
Что воздух мне цветниковый! Что реки с чистой водой!
Исы{*} я не жду дыханья и Хызра{*} влаги живой.
Как туча, слезы точу я из глаз печали моей:
От них, как молния, скрылось виденье минувших дней.
Богатство юности щедрой я выронил на пути:
Теперь, сгибаясь напрасно, я силюсь его найти.
Подобна жизнь моя тени, и ей потребна стена,
Чтоб вновь, опору обретши, из праха встала она.
Взманив меня, как ребенка, на цвет, и запах, и звук, -
Душой лукавило небо, чтоб вырвать юность из рук.
Из царства радости светлой звучит к веселью призыв -
Меня ж усыпила седость, мне уши ватой забив.
Плетясь за хлебом насущным, таких я полон скорбей,
Что мудрый скажет, увидев: несет зерно муравей.
Чтоб жизнь мою обесценить, ударом камня невзгод
Разбил меня беспощадно чеканщик злой — небосвод.
Мои достоинства скрылись от глаз придирчиво злых:
Теперь любые пороки — святей достоинств моих.
Высоким светом познанья мечты мои зажжены -
Затем и стан мой согнулся, как дымный круг у луны.
В узлах и петлях без счета запуталась жизнь моя,
И что распутать сумею, доселе не знаю я.
Чтоб сгинул ствол моей пальмы, что ветвь над веком простер.
Согнувшись, небо вонзает мне в ногу острый топор.
И образа я не знаю, и я содержимым пуст,
Ушли они без возврата из сердца, очей и уст.
Столь грешен я, что страдальцам, кипящим в грешном аду,
Грехами буду я страшен, когда в то пламя сойду.
В саду мятежного духа стою согбенным ростком:
Я прежде высушен веком — в аду я вспыхну потом.
Одно лишь слово ошибки — вот все, что вещей рукой
Судьба вписала заране в житейский перечень мой.
Пускай слезой покаянья то слово сотру навек -
Что нужды! Может ли спорить с судьбой своей человек?
В бесплодной тяжбе с судьбою — судьба всесильна, а я
Всего ничтожней, что в силах душа измыслить моя.
И если выбросит искру костер страдальческий мой -
Вскипят моря небосвода от жара искры одной!