Михаил Юрьевич Лермонтов

Другие цитаты по теме

И стали три пальмы на бога роптать:

«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?

Без пользы в пустыне росли и цвели мы,

Колеблемы вихрем и зноем палимы,

Ничей благосклонный не радуя взор?..

Неправ твой, о небо, святой приговор!»

И только замолкли — в дали голубой

Столбом уж крутился песок золотой.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван:

В тени их веселый раскинулся стан.

Кувшины звуча налилися водою,

И, гордо кивая махровой главою,

Приветствуют пальмы нежданных гостей

И щедро поит их студеный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,

По корням упругим топор застучал,

И пали без жизни питомцы столетий!

Одежду их сорвали малые дети,

Изрублены были тела их потом,

И медленно жгли их до утра огнем.

Если ничего не остается, кроме как поступить плохо, это ведь уже не поступок, а судьба.

То, что я тогда воспринимал как жестокость судьбы, я теперь должен признать мудростью провидения.

– А вот если убегом уйдешь, тогда, значит, за свою жизнь сама и ответчица, – продолжала мать. – Тогда тебе и нужды нет: как там твоя родня, жива ли? Но и ей о тебе – тоже.

В этих ее словах Ведоме почудился намек, и она пристально взглянула матери в лицо. Кажется, та ответила на вопрос, который дочь еще не задала.

– И когда такие, как ты, сами не знают, кто они, – Гостислава сама взяла ее за обе руки и наклонилась ближе к лицу дочери, – может, им и лучше свою судьбу самим прясть. На новой росчисти сеять да потом не жаловаться.

Он видел, что кругом него люди, словно отравленные мухи бродят, и говорил себе: «Это оттого, что они не сознают себя строителями своих судеб. Это колодники, к которым и счастие и злосчастие приходят без всякого с их стороны предвидения».

…Было со мной: ночью лежу, духом смятен,

Влага в глазах, в жилах огонь, крови взамен.

Так я лежу, — душу гнетет бремя тоски,

Сердце свое, горько стеня, рву на куски.

Века дела перебирал, мысля всю ночь,

Также дела жизни своей числя всю ночь.

То я лежал, то иногда вскакивал я,

Спорил с судьбой, сам над собой плакивал я.

Так я взывал: «Тяжкий мой рок, сколь ты жесток,

Несправедлив к жертве своей, злобный мой рок!

Верности чужд, правды в тебе — малости нет,

К праведникам, к мученикам — жалости нет.

Занят одним делом, палач, ты искони:

Казни и гнет! Или казни, иль изгони!

Чем я тебе так помешал, чем надоел?

Ведь между мной и меж тобой не было дел!

В тесном углу мира один жить я привык,

В скудной тиши, горести сын, жить я привык.

Я не роптал — радовался, что одинок,

Что от друзей, что от всего мира далек.

Счастье познав истиннейшей сути свобод,

Освобожден был я от всех низких забот.

Сам я избрал этот покой, этот затвор.

О, если б мог я пребывать в нем до сих пор!

Словно во сне, жил я, но ты — настороже, -

Сон мой прервав, новый капкан ставил душе.

В новый капкан мне суждено было попасть, -

Имя ему — царский венец, ханская власть.

Сделав меня счастьем друзей, горем врагов,

Под ноги мне ты ль не поверг вскоре врагов!

Сев на престол, что и отцу принадлежал,

Судьбы владык, судьбы их стран я разрешал.

Я на шестой месяц шестым царством владел,

Семь поясов мира в тот срок я оглядел.

Мнил, что достиг высшей мечты в жизни земной,

Только не знал: властвуешь ты в жизни земной!

В пору, когда я возлюбил радостей пыл,

В пору, когда слово «печаль» я позабыл, -

Ты мою власть отнял, всего снова лишил,

Родины прах отнял, меня крова лишил.

Сделал меня дервишем ты, в нищенство вверг, -

И предо мной радостей свет сразу померк.

Определил ты мне в друзья горе и страх,

Боль и печаль стали моей стражей в путях.

Радости где? Почести где? Слава? Их нет!

Где все друзья? Слева их нет, справа их нет!

Это же все было, а ты отнял, палач!

Встречусь теперь людям — и вслед слышу их плач.

Что ж ты меня возвеличил, если я мал?

И для чего с прахом сровнял, коль поднимал?

Кары такой и не постичь здравым умом!

Дом возвести — и развалить собственный дом!

Вовсе в тебе совести нет, жалости нет,

Даже ума, видно, в тебе малости нет!

Как же такой мир почитать, верить в него?

Мерой какой низости мне мерить его?

Он ли душе — прочный оплот, крепость надежд?

Бич мудрецов, славы родник он для невежд!

Их неспроста держит в чести он искони,

Столь же он груб, столь же лукав, как и они…

Нет, мудрецу жить с ним в ладу мига нельзя!

Лжи и коварств молча терпеть иго нельзя!

Но от кого помощи ждать? Слаб человек!

Мир — всемогущ, вечно его раб — человек!

Если б тебя, рок, я привлечь мог бы к суду!

Но на земле праведный суд где я найду!

Там бы тебя разоблачил я на века,

Но до конца все рассказать — жизнь коротка!..

В мыслях таких я не смыкал глаз в эту ночь,

В горе моем кто же тогда мог мне помочь?

Так пролежал я до утра, и наконец

Солнце взошло — вестник добра, лекарь сердец.

Молвило мне, по доброте вечной, оно:

«Чем же, мой сын, сердце твое омрачено?

О, имярек, ведомо мне: ты угнетен,

Но, человек, ты не навек брошен в зиндон{*}.

Мне в океан всех мировых слез не собрать, -

Низок сей мир, но на него сердца не трать!

Стоит ли он даже хулы, весь этот мир!

Стоит ли он горсти золы, весь этот мир!

Даже забудь имя его — мерзость и грязь!

Дух закалив, с миром порви всякую связь.

Золото здесь ты потерял, почести, власть.

В жертву за них душу свою стоит ли класть?

Короток срок радостей всех мира сего:

Око открыл, око закрыл — только всего!..

Мы выбираем судьбу, полагаясь на рекомендации ее бывших возлюбленных.

Добро и зло заключено

в привычках и желаньях,

вражда и дружба сотни раз

меняются местами,

и это ведает любой,

вкусивший горечь знанья,

проникший в истинную суть

того, что будет с нами.

Благоразумье нас зовет

уйти с путей позора,

но каждого сжигает жар

желанья и надежды.

Кто этой болью поражен,

да исцелится скоро,

но нет лекарства для глупца,

упрямого невежды.

Хвала Аллаху — он царит,

своей согласно воле.

А люди слабые бредут,

куда — не знают сами.

Все сотворенное умрет,

крича от смертной боли.

Все гибнет, остаются сны,

таблички с именами.

Умершие отделены

от нас, живых, стеною.

Мы их не можем осязать,

не видим и не слышим.

Они ушли в небытие,

отринули земное,

они спешат на Страшный суд,

назначенный всевышним.

Над жизнью собственной своей

рыдай, дрожа от страха

К чужим гробам не припадай

в рыданьях безутешных.

Молю простить мои грехи

всесильного Аллаха.

Он милосердием велик,

а я — презренный грешник.

О, сколько раз ты уходил

с путей добра и света,

о, сколько раз ты восставал

душою непокорной!

Ты жил блаженствуя. Теперь

не жалуйся, не сетуй,

плати за все. Таков удел,

безвыходный и скорбный.

Не слушает бесстрастный рок

твоей мольбы и плача.

Он сам решает — жить тебе

иль умереть до срока.

Твое страданью и восторг,

утрата и удача -

забавы жалкие в руках

безжалостного рока.

А мы летели, крутили ногами педали,

А мы хотели, чтобы нас никогда не узнали,

По телефонам, пытались менять неизбежное,

Клацали нервно по клавишам, обсуждая прежнее...

Давно уж белое с черным сливает усталый взгляд -

Пусть даже солнце с луною перед ним, как свечи, горят.

Жизнь прожил — что ж совершил я? Одни грехи за спиной.

Затем-то я и согнулся, страшась расплаты людской.

Коль сердце мое в тревоге, коль дрожь в руках у меня, -

На пире веселом века как выпью чашу огня?

Смерть гостьей в дом мой явилась. Как гостью привечу я,

Коль слаще всех угощений ей жалкая жизнь моя?

Благая трапеза жизни для неба души горька:

Ведь ядом тронута сладость шербета и молока.

Жизнь вышла со мной проститься — на росстань этого дня.

Мой стан согнулся, в объятьях она сжимает меня.

Так весь я немощи полон, что трудно страх побороть:

Вот-вот рассыплется прахом моя отжившая плоть.

В пути своем спотыкаюсь, как перст ведущего счет.

Ты дивом считай, что помню, какой проживаю год.

Что воздух мне цветниковый! Что реки с чистой водой!

Исы{*} я не жду дыханья и Хызра{*} влаги живой.

Как туча, слезы точу я из глаз печали моей:

От них, как молния, скрылось виденье минувших дней.

Богатство юности щедрой я выронил на пути:

Теперь, сгибаясь напрасно, я силюсь его найти.

Подобна жизнь моя тени, и ей потребна стена,

Чтоб вновь, опору обретши, из праха встала она.

Взманив меня, как ребенка, на цвет, и запах, и звук, -

Душой лукавило небо, чтоб вырвать юность из рук.

Из царства радости светлой звучит к веселью призыв -

Меня ж усыпила седость, мне уши ватой забив.

Плетясь за хлебом насущным, таких я полон скорбей,

Что мудрый скажет, увидев: несет зерно муравей.

Чтоб жизнь мою обесценить, ударом камня невзгод

Разбил меня беспощадно чеканщик злой — небосвод.

Мои достоинства скрылись от глаз придирчиво злых:

Теперь любые пороки — святей достоинств моих.

Высоким светом познанья мечты мои зажжены -

Затем и стан мой согнулся, как дымный круг у луны.

В узлах и петлях без счета запуталась жизнь моя,

И что распутать сумею, доселе не знаю я.

Чтоб сгинул ствол моей пальмы, что ветвь над веком простер.

Согнувшись, небо вонзает мне в ногу острый топор.

И образа я не знаю, и я содержимым пуст,

Ушли они без возврата из сердца, очей и уст.

Столь грешен я, что страдальцам, кипящим в грешном аду,

Грехами буду я страшен, когда в то пламя сойду.

В саду мятежного духа стою согбенным ростком:

Я прежде высушен веком — в аду я вспыхну потом.

Одно лишь слово ошибки — вот все, что вещей рукой

Судьба вписала заране в житейский перечень мой.

Пускай слезой покаянья то слово сотру навек -

Что нужды! Может ли спорить с судьбой своей человек?

В бесплодной тяжбе с судьбою — судьба всесильна, а я

Всего ничтожней, что в силах душа измыслить моя.

И если выбросит искру костер страдальческий мой -

Вскипят моря небосвода от жара искры одной!