Доктор Джон Ватсон

В характере моего друга Холмса меня часто поражала одна странная особенность: хотя в своей умственной работе он был точнейшим и аккуратнейшим из людей, а его одежда всегда отличалась не только опрятностью, но даже изысканностью, во всем остальном это было самое беспорядочное существо в мире, и его привычки могли свести с ума любого человека, живущего с ним под одной крышей.

Не то чтобы я сам был безупречен в этом отношении. Но все же моя неаккуратность имеет известные границы, и когда я вижу, что человек держит свои сигары в ведерке для угля, табак — в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех добродетелей.

— Как протекает отцовство?

— О, чудесно. Потрясающе. Да, волшебно.

— Поспать удаётся?

— Увы.

— Да уж. Быть на побегушках у требовательного ребёнка, вставать в любое время по его капризу... Непривычно, наверное?

— К чему он?

— Вы же знаете. Вечно за ними убираешь, гладишь по головке...

— Это что, прикол?

— ... И ни слова благодарности. Они даже лица людей не различают.

— Вы шутите, да?

— А ты всё твердишь: «Умница. Ты у нас умница»...

— Это обо мне?

— ... И меняешь подгузники.

— Да уж, без этого никак.

— Не улавливаю.

Холмс, я вспоминаю старые добрые времена и те убийцы, душегубы, потрошители, которых вы ловили в прошлом веке, кажутся мне невинными младенцами, наивными овечками рядом с волками, с которыми мы познакомились в последнее время. Можно украсть миллион или убить богатого дядюшку это я могу понять. Но как понять какого-нибудь высокопоставленного негодяя, который ради частной наживы толкает свой народ к войне?!

— Вы что, три прилепили?

— Проблема всего на три пластыря.