Страх — заразная штука. Он передаётся другим. Иногда достаточно сказать «боюсь», чтобы страх стал ощутимым.
История с кладбищем
Cлайд с цитатой— Сейчас мы тебя проучим, — осклабился Боб Фартинг.
— А я люблю учиться, — сказал Никт.
Даже в лучшее время по лицу опекуна нельзя было ничего прочесть. Сейчас же оно превратилось в книгу, написанную на давно забытом языке немыслимым алфавитом.
Никт был рад, что додумался прийти к Поэту. Кто тебя образумит, если не поэт. Да, кстати…
— Мистер Трот… Расскажите мне о мести.
— О, это блюдо подается холодным. Не мсти в пылу негодования! Мудрее дождаться подходящего часа. Один бумагомаратель по фамилии О'Лири — к слову, ирландец. — возымел наглость написать о моем первом скромном сборнике стихов «Прелестный букетик в петлицу истинного джентльмена», что это никчемные вирши, лишенные всякой художественной ценности, и что бумагу, на которой они написаны, лучше было употребить на… нет, не могу произнести такого вслух! Скажу лишь, что заявление его было чрезвычайно вульгарным.
— И вы ему отомстили? — с любопытством спросил Никт.
— Ему и всему его ядовитому племени. О да, юный Оуэнс, я отомстил, и месть моя была ужасна. Я напечатал письмо и наклеил на двери лондонских публичных домов, в которые нередко наведывались щелкоперы вроде этого О'Лири. В письме я заявил, что поэтический талант хрупок и я больше не стану писать для них, — только для себя и для потомков, а при жизни не опубликую ни строчки! В завещании я указал, чтобы мои стихи похоронили вместе со мной, неопубликованными. Лишь когда потомки осознают мою гениальность и поймут, что сотни моих стихов утрачены — утрачены! — мой гроб дозволяется откопать, чтобы вынуть из моей мертвой холодной длани творения, которые восхитят весь мир. Как это страшно — опередить свое время!
— И как, вас откопали, стихи напечатали?
— Пока нет. У меня еще все впереди.
— Это и была ваша месть?
— Вот именно. Коварная и ужасная!
— Хм…
— Подается холодной. — гордо заявил Поэт.
— Там, в большом мире, бродит человек, убивший твоих родителей. Судя по всему, он до сих пор ищет тебя и тоже хочет убить.
Никт пожал плечами.
— И что с того? Подумаешь, убьет! Все мои друзья мертвые.
— Почему никто не хочет об этом поговорить?
— Потому что у людей бывают тайны. Потому что не обо всем можно говорить. Потому что люди многое забывают.
Никт вздрогнул. Ему захотелось обнять опекуна, прошептать, что он его никогда не бросит, но обнять Сайлеса казалось не проще, чем поймать лунный луч, — не потому, что опекун бестелесный, а потому, что это было бы неправильно. Есть те, кого можно обнимать. — Сайлеса нельзя.
Я многому научился на кладбище. Я умею блёкнуть и ходить по снам. Знаю, как открывается упырья дверь и как называются созвездия. Но там, снаружи, целый мир: море, острова, кораблекрушения и поросята. То есть всё, чего я не знаю.
На его лице была обычно написана лёгкая брезгливость: будто он ненароком влил в чай скисшее молоко и во рту у него до сих пор гадко.