Благие знамения

— Да, вот это уже лучше. Чайковский. — Азирафаэль открыл футляр и вставил кассету в магнитофон.

— И это тоже тебе не понравится, — вздохнул Кроули. — Кассета в машине уже больше двух недель.

Тяжелые басы наполнили «Бентли», проносившийся мимо Хитроу. Азирафаэль нахмурил брови.

— Как-то не припоминаю, — сказал он. — Что это?

— Чайковский. «Another One Bites the Dust», — сказал Кроули, прикрыв глаза («Бентли» проезжал через Слау).

Коротая время в дороге по сонным Чилтернским холмам, они послушали «We Are the Champions» Уильяма Берда и «I Want То Break Free» Бетховена. Но больше всего их порадовали «Fat-Bottomed Girls» Воана-Уильямса.

Говорят, все лучшие мелодии принадлежат Дьяволу. В общем, так оно и есть. Но зато на Небесах самые лучшие хореографы.

Она начала читать про новых женщин. Она никогда не осознавала себя старой женщиной, но по некотором размышлении пришла к выводу, что подобного рода ярлыки – все те же любовь и вязание, а на самом деле надо просто стараться быть собой, причем изо всех сил.

Изданная ими Библия получила название Библия Далеко Посылающая. Пространная ошибка наборщика, если это можно так назвать, вкралась в книгу Иезекииль, глава 48, стих пятый (орфография, для удобочитаемости, современная):

2 Подле границы Дана, от восточного края до западного, это один удел Асиру.

3 Подле границы Асира, от восточного края до западного, это один удел Неффалиму.

4 Подле границы Неффалима, от восточного края до западного, это один удел Манассии.

5 Да пошло Оно Все во все эти Уделы, воистину достало меня стоять за этим Столом. Хозяин Билтонн Слова не держит, Хозяин же Скэггс Скряга отменный, и Скупердяй, Псу подобно оголодавшему. Истинно говорю Вам, в день такой каждый из Вас, в ком есть Мозгов наполмеры, на Солнышко вылезет, а не будет Торчать здесь весь Божий день за Рухлядью этой, за Набором этим, в три Предела, четыре Края, пять Границ,

НА*******!

6 Подле границы Ефрема, от восточногокрая до западного, это один удел Рувиму.

– Видишь ли, в зле всегда заложены ростки его поражения, – сказал ангел. – Сама его природа – отрицание, и именно поэтому включает в себя уничтожение, даже в минуты кажущейся победы. И не имеет значения, насколько его план грандиозен, отлично спланирован, защищен от ошибок – по определению свойственная злу греховность обрушится на самих злоумышленников. И не имеет значения, насколько они преуспеют в делах своих, ибо в конце сами они призовут гибель на головы свои. И замыслы их разобьются о скалы неправедности, и низринутся они в пучину забвения, и исчезнут бесследно.

Кроули задумался.

– Да нет, – сказал он наконец. – Готов поспорить, кто-то просто прокололся.

Разумеется, Кроули поддерживал идею Армагеддона – вообще говоря. Если бы у него спросили, зачем он торчал тут столько веков и, спустя рукава, вмешивался в дела человеческие, он бы ответил: «Ну конечно, чтобы приблизить Армагеддон и победу Преисподней». Но одно дело – готовить Армагеддон, и совсем другое – видеть, что он вот-вот действительно случится.

Кроули всегда знал, что никуда не денется, когда наступит конец света, потому что был бессмертен, и никакого выбора у него не было. Но он все равно надеялся, что до конца света еще далеко.

Потому что ему порядком нравились люди. А это большой недостаток для демона.

Азирафель просиял.

– Ты знаешь, мне это даже в голову не приходило, – сказал он. – Крестные отцы. Будь я проклят.

– Это не так страшно, – заметил Кроули. – Когда привыкнешь.

Было три часа пополудни. Антихрист пришел в мир пятнадцать часов назад, а некий ангел и некий демон целенаправленно напивались последние три из них.

– Но когда мы победим, жить станет лучше! – хрипло проговорил ангел.

– Но не так интересно. Послушай, ты же знаешь, что я прав. Ты будешь не более счастлив с арфой в руках, чем я с вилами.

– Ты прекрасно знаешь, что мы не играем на арфах.

– А мы не пользуемся вилами. Это была фигура речи.

И был Еще Один. Он был на главной площади столицы Кумболаленда. И в ресторане. И в рыбе, и в воздухе, и в бочках с гербицидом. Он был на дорогах, в домах, во дворцах и хижинах.

Нет места, где он был бы чужим, и уйти от него невозможно. Он делал то, что умел делать лучше всего, и то, что он делал, было тем, чем он был.

Он не проводил время в ожидании. Он работал.

Она никогда не занималась одним и тем же делом слишком долго. Три, ну максимум, четыре сотни лет. Нельзя же всю жизнь идти по одной проторенной дорожке.