Терри Пратчетт

Вы думаете, войны начинаются, потому что пристрелили какого-нибудь эрцгерцога, или кому-то отрезали ухо, или кто-то разместил ракеты не в том месте? Ничего подобного. Это просто, скажем так, поводы, которые не имеют ничего общего с настоящими причинами. А они в том, что есть две стороны, которые терпеть друг друга не могут. Напряжение растет и растет, а потом… войну может вызвать что угодно. Абсолютно все, что угодно.

– Да ну тебя. Рассуждай логично, – с сомнением произнес Азирафель.

– Не самый хороший совет, – выпрямился Кроули. – Даже просто плохой совет. Если сесть и начать рассуждать логично, у тебя появляются очень забавные идеи. Например: зачем творить людей с врожденным любопытством, а потом совать им под нос какой-то запретный плод под неоновой вывеской, на которой нарисован указующий перст и мигают слова: «ВОТ ОН!»?

– Про неон не помню.

– Это метафора. Это я хочу сказать: зачем делать это, если ты на самом деле не хочешь, чтобы они его съели? Это я хочу сказать: может, ты просто задумал посмотреть, как оно все обернется. Может, это только часть одного большого непостижимого плана. Все это. Ты, я, он – все! Просто одна большая проверка: а работает ли все то, что ты соорудил?

– Обо мне не беспокойтесь. Со мной все будет в порядке. Завтра увидимся.

ЭТИ колебались. Преданность – великая вещь, но ни одного солдата нельзя вынуждать выбирать между собственным военачальником и цирком со слонами. Они убежали.

Что-то подсказывало ему, что что-то кончается. Не мир, разумеется. Просто лето. Лето еще будет, и не раз, но такого уже не будет. Никогда.

Значит, надо взять от него все, что можно.

Непонятно, с чего это люди поднимают такой шум из-за того, что кто-то съел их дурацкое яблоко, но без этого шума – никакого веселья. И потом, думал Адам, к чему такое яблоко, которое можно съесть, только если не боишься последствий?

– Бросай оружие, – сказала Анафема за его спиной, – или я пожалею о том, что мне придется сделать.

И это правда, подумала она, когда часовой в ужасе замер. Если он не бросит автомат, он увидит, что у меня в руках палка, и я пожалею о том, что мне придется расстаться с жизнью.

– А тогда когда тебя выпустят, а? – спросила Пеппер.

– Никогда. Буду здесь сидеть год за годом, много-много лет. Когда меня выпустят, я буду уже полный старик, – ответил Адам.

– А завтра? – спросил Уэнслидейл.

Адам оживился.

– А завтра конечно! – заявил он.

– Это было преувеличение. То есть, это было очень большое преувеличение, просто больше некуда, на самом деле это, наверно, даже можно назвать перегибом. Я бы даже, скорее всего, был бы недалек от истины, если бы сказал, что это было… – Ньют закрыл глаза, – уклонением от прямого ответа.

– То есть враньем? – ласково уточнила Анафема.

– Но ты же не можешь оставить все, как есть! – кинулась к нему Анафема. – Подумай, сколько всего ты можешь сделать! Сколько хорошего!

– Например? – осторожно спросил Адам.

– Ну… для начала ты мог бы оживить всех китов.

Адам глянул на нее искоса.

– И тогда люди не будут их убивать?

Она замолчала. Как было бы здорово ответить «да»…

– А когда люди начнут убивать их, что ты попросишь сделать с людьми?

– Я просто хочу сказать, – добавил он, – если мы не сможем выпутаться… я буду знать, что глубоко внутри в тебе была искра добра.

– Ну конечно, – с горечью в голосе отозвался Кроули. – Только этого не хватало.

Азирафель протянул ему руку.

– Я рад, что мы встретились.

Кроули пожал руку Азирафеля.

– Увидимся, – сказал он. – И вот что, Азирафель…

– Да?

– Запомни: я буду знать, что глубоко внутри ты был негодяем ровно настолько, чтобы мне понравиться.