Фёдор Михайлович Достоевский

Все это вылетело у него из ума, кроме одного того, что пред ним сидит она, а он на нее глядит, а о чем бы она не заговорила, ему в эту минуту было бы почти все равно.

Еще одно непредвиденное, но самое страшное истязание для тщеславного человека, — мука краски за своих родных, у себя же в доме…

Как-то лучше там, где привыкнешь: хоть и с горем пополам живёшь, а всё-таки лучше.

Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась.

Любовь к человечеству – даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой. Те же, которые отняв у человека веру в его бессмертие, хотят заменить эту веру, в смысле высшей цели жизни, «любовью к человечеству», те, говорю я, подымают руки на самих себя; ибо вместо любви к человечеству насаждают в сердце потерявшего веру лишь зародыш ненависти к человечеству.

И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь?

Зачем самый лучший человек всегда как будто что-то таит от другого и молчит от него? Зачем прямо, сейчас, не сказать что есть на сердце, коли знаешь, что не на ветер своё слово скажешь? А то всякий так смотрит, как будто он суровее, чем он есть на самом деле, как будто все боятся оскорбить свои чувства, коли очень скоро выкажут их...

Вся свобода будет тогда, когда будет все равно, жить или не жить. Вот всему цель.

Она, как женщина, не хотела быть смешною в своем платье и поняла, что каждая женщина должна иметь свой костюм, чего тысячи и сотни тысяч женщин никогда не поймут – только бы одеться по моде.

... как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь — тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика!