И все же Даэйрет не могла пожалеть этих эльфов. Что-то в них противилось жалости. Даже сейчас, еле-еле тянущие ноги, одетые с чужого плеча, они были полны достоинства — настолько, что порой казались такими же гордыми и высокомерными, как и их сородичи из войска, в ярких одеждах и сверкающих доспехах.
— Вот навязалась ты мне на голову, — с горечью сказал он. — Хуже порванной уздечки: и приспособить не к чему, и бросить жалко.
— Каким предательством ты купил Камень?
— Если бы оно было так, сын Феанаро, я бы взял с собой пять сотен стрелков и велел вас перебить, едва увидев — хотя бы ради собственного спокойствия и спокойствия моих детей. Не там ты ищешь предательство, Куруфинвэ. Если уж тебе так охота поглядеть на того, кто для предательства как следует созрел, разверни щит и посмотрись в него.
— Что у нее за хворь? — спросил кто-то.
— Воля к смерти, — ответил Нимрос. — Лекарств от нее я не знаю.
— Мы ведь еще увидимся, — сказал он Айменелу.
— Конечно, — согласился эльф. — Но только для того, чтобы снова расстаться. С вами, людьми, приходится все время расставаться... Утром вы просыпаетесь иными, чем легли вечером.
— Да, — горец присмотрелся к рунам, грубо нацарапанным на вкопанной в землю колоде. — Здесь написано: «Морфан, магор, похоронил здесь свою жену Радис и троих детей. По десять орков — за каждого!» Как звали твою тетку, Руско?
Гили сел на землю и глухо завыл. Не потому что так сильно любил свою тетку — он не узнал бы в лицо ни ее, ни мужа, если бы встретил. Гили плакал потому что рухнула его мечта об ужине и ночлеге. И еще потому что теперь он остался совсем-совсем один на всей земле.
— Возвращайся, Даэрон. Найди ее прежде, чем найдет ее Келегорм, верни ее в свои леса... Пой ей песни, играй на своей флейте так, чтобы она забыла меня. Все было напрасно. Я тешил себя глупыми надеждами, потому что глупые надежды — утеха смертных.
— Я не понимаю, — сказал эльф. — Ты больше не любишь ее?
Берен опустил руки и поднял лицо.
— Я больше не люблю ее? Да как твой язык повернулся. Но... есть то, что больше любви, Даэрон. Это смерть.
Я даже не могу пожелать тебе удачи, сын Барахира. Пожелаю же тебе если жизни — то долгой, а если смерти — то быстрой.
— Мелькора можно любить, — сказал король. — Но сам он любит только себя, и других любит лишь как часть себя.
Еще до встречи с государем Финродом мы знали, что человеческие жертвы — мерзость перед богами. Ничью жизнь нельзя пожертвовать богам — кроме своей. Если что-то тебе важнее жизни, то ради этого можно пожертвовать ее богам.
Cлайд с цитатой