У мента и жены-то нет. Ну какая ещё жена...
У мента, если от роду двадцать лет,
И кругом-то вообще — война.
Он и вырос на той войне, и пришла ему масть не та.
Ой, не та....
И достала его в родной стране — пуля-дура.
А он матери так писал: «Ты же знаешь про все сама, мама,
Сколько раз ты меня берегла... До свидания, мама!»
Нету у меня никого, кроме Родины-матушки. Да!
Нету у меня никого, кроме ветра-дружка.
Ох, да помолись за меня, сиротинушку, батюшка.
Ты помолись за меня, помолись за меня,
Припев:
Сирота Казанская! Поднимись по жизни назло!
Дед погиб в Гражданскую — Повезло.
А на войне, как на войне...
Подруга, вспомни обо мне.
А на войне — неровен час,
А может — мы, а может — нас.
По-серьёзному борзый,
Ксива, табельное, звёзды.
Не знаю где, но в моей стране
Это серьёзный козырь.
Умирать и давать имена — вот, может быть, то немногое, что люди умеют делать по-настоящему искренне.
Не поможет вам ни бесчестье, ни измена или отъезд в дальние страны. Вам придется себя убить.
Советская власть возвела эти дома, завезла в них людей, а потом вдруг взяла и кончилась. Было в этом какое-то тихое «прости».
Странным, однако, казалось вот что – эпоха кончилась, а люди, которые в ней жили, остались на месте, в бетонных ячейках своих советских домов. Порвались только невидимые нити, соединявшие их в одно целое. А потом, после нескольких лет невесомости, натянулись по-другому. И мир стал совершенно другим – хотя ни один научный прибор не мог бы засечь этих нитей. Было в этом что-то умопомрачительное.
Cлайд с цитатой