Все гениальные чудовища, устроенные так, что через внешнее событие прокладывается прямая колея в вихреобразный хаос их душ.
В аромате есть убедительность, которая сильнее слов, очевидности, чувства и воли. Убедительность аромата неопровержима, необорима, она входит в нас подобно тому, как входит в наши лёгкие воздух, которым мы дышим, она наполняет, заполняет нас до отказа. Против неё нет средства.
Он купался в собственном, ни на что не отвлекаемом существовании и находил это великолепным.
Он был вынослив, как приспособившаяся бактерия, и неприхотлив, как клещ, который сидит на дереве и живёт крошечной каплей крови, раздобытой несколько лет назад.
То, что мы для удобочитаемости передали косвенной речью, было на самом деле получасовым словоизвержением, которое прерывалось множеством хрипов, всхлипов и приступов удушья, сопровождалось дрожью, взмахами рук и красноречивым закатыванием глаз.
— Жан, прости!
— Ничего страшного. Просто царапина.
— Почему бы тебе не воспользоваться аурой [для самолечения]?
— Что?
— Твоя аура. Жан, ты ведь знаешь, что это такое?
— Конечно, знаю!... Эм, не напомнишь?
— Аура — это проявление нашей души. Она несёт в себе нашу сущность и защищает наши жизни. Чем больше развиваешь её — тем сильнее она защищает. Ты когда-нибудь чувствовал на себе чужой взгляд, не зная наверняка, следят ли за тобой?
— Вроде как, да...
— Аура есть практически у всех живых существ. Даже у животных...
— А существа Гримм?
— Нет. У них нет индивидуальности. Мы созданы Светом, а они — порождения Тьмы. Она же заменяет им души.
— ... Потому мы с ними и сражаемся.
— Тут вопрос не в причине, а в осознании сути. Понимание Света и Тьмы даёт возможность проявить свою ауру — каждый имеет внутри себя и то, и другое. Научившись просачивать свою душу поверх плоти, можно защитить её от ранений. Наше оружие и экипировка — лишь её проводники. Переходя в нападение, ты защищаешь свою душу и тело.
— Эй, это же почти как силовое поле!
— Ну, если так удобнее воспринимать, тогда да. Ибо, пройдя через это, мы обретаем духовное бессмертие — лишь благодаря этому люди стали образцами добродетели для всего сущего. Неудержимые, недосягаемы и несвязанные смертью. Я освобождаю твою душу. И подставляю плечо своё.
Засыпая, он всё глубже погружался в самого себя и совершал триумфальный въезд в свою внутреннюю крепость, где праздновал в мечтах некую победу обоняния, гигантскую оргию с густым дымом ладана и парами мирры в свою честь.
– Прекрасная, – шепчет Дьявол, – смертельно прекрасная. Ты не представляешь, как несправедлив мир, за который ты борешься. Человечностью обладают отнюдь не люди, а монстры, потому что сожалеют о содеянном. Люди же наслаждаются, им нет никакого дела до твоих терзаний, моя дорогая. Ты можешь каждый день спасать их и их души, но они не скажут тебе спасибо. Они не умеют. На земле живут демоны. Не в аду.
Все великие подвиги духа отбрасывают не только свет, но и тени и приносят человечеству наряду с благодеяниями и горести и печали.
В восемнадцатом столетии во Франции жил человек, принадлежавший к самым гениальным и самым отвратительным фигурам этой эпохи, столь богатой гениальными и отвратительными фигурами. О нем и пойдет речь. Его звали Жан-Батист Гренуй. И если это имя, в отличие от имен других гениальных чудовищ вроде де Сада, Сен-Жюста, Фуше, Бонапарта и т. д., ныне предано забвению, то отнюдь не потому, что Гренуй уступал знаменитым исчадиям тьмы в высокомерии, презрении к людям, аморальности, — короче, в безбожии, но потому, что его гениальность и его феноменальное тщеславие ограничивалось сферой, не оставляющей следов в истории, — летучим царством запахов.
Только теперь, постепенно удаляясь от человеческого чада, Гренуй понял, что был комком этого месива, что оно восемнадцать лет кряду давило на него, как душный предгрозовой воздух. До сих пор он всегда думал, что мир вообще таков и от него нужно закрываться, забираться в себя, уползать прочь. Но то был не мир, то были люди. Теперь ему показалось, что с миром — с миром, где не было ни души, — можно было примириться.
Cлайд с цитатой