Знания — это боль.
Даже сломанные часы дважды в день не врут.
Знания — это боль.
Знание — это когда, припадаешь к нему по-настоящему, уничтожает любую скорбь. Но мы до последнего держимся за свою боль, справедливо подозревая, что она и есть мы сами и, если отнять ее у нас, мы больше нигде себя не найдём. Поэтому к свободе мало кто спешит, а кто обрел её, на всякий случай помалкивает.
В этом мире не принято обнажать свои раны, это мир, где о горе полагается говорить понизив голос и отводя глаза. Если вообще говорить о нем, если горе не погребено так глубоко, что уже не докопаешься.
— Ты помнишь, как я приходил. У меня был какой-то тайный план? Разве я собирался неожиданно напасть?
— Даже не знаю, может, мне нравятся твои мольбы?
— Дело не в этом. Думаю, ты меня слышишь. Я всё ещё там. Я спрятан глубоко, за шрамами и болью. Эта часть тебя чувствует себя одинокой. Но она также знает, какого это — иметь семью. Иметь друзей. Ты можешь вернуть всё это. Мы можем избавить друг друга от боли. Помню, когда мне было шесть, я умолял маму и папу сводить меня на научную выставку. И вот, на просёлочной дороге, нам спустило шину. Запаски нет. Нас отбуксировали в крошечный городок. И конечно, мы застряли там на весь день. Мы купили мороженое, картошку-фри с соусом в небольшой закусочной. А после, вечером, мы смотрели на местный фейерверк. День все же оказался отличным. Это мое любимое воспоминание о маме и папе. Как назвался этот город?
— Мейсон-Вилл.
— Я всё ещё там. Вернись.
Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,
И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли или забыться во сне...
Чем дальше уходит человечество по пути духовного и интеллектуального развития, тем очевиднее для меня то, что подлинная религиозность достигается не из-за страха перед жизнью и смертью, не благодаря слепой вере, а через стремление к знанию.