Эрих Мария Ремарк. Чёрный обелиск

Другие цитаты по теме

Каждый кого-нибудь спасает. Так же как он всегда кого-то убивает. Даже если и не догадывается об этом.

Никогда не предпринимай никаких сложных ходов, если того же можно достичь гораздо более простыми способами. Это одно из самых мудрых правил жизни. Применять его на деле очень трудно. Особенно интеллигентам и романтикам.

О честный колониальный торговец любовью, который хотел бы держать в одной лавочке и кислую капусту и икру! Разве ты все еще не понимаешь, что от этого кислая капуста не начнет благоухать икрой, но икра всегда будет отдавать кислой капустой? Я держу их как можно дальше одну от другой, и тебе следовало бы делать то же самое!

— Держи знамя высоко, Георг! Ты же знаешь — мы бессмертны.

— Верно. А ты не падай духом. Тебя так часто спасали, что ты просто обязан пробиться.

— Ясно, — отвечаю я. — Хотя бы ради тех, кто не был спасён. Хотя бы ради Валентина.

— Чепуха. Просто потому, что ты живёшь.

Наша проклятая память — это решето. И она хочет выжить. А выжить можно, только обо всем забыв.

Если женщина принадлежит другому, она в пять раз желаннее, чем та, которую можно заполучить.

— Плохая погода, — сказал он.

— Нет, — ответила она. — Для меня хорошая.

— Почему?

— Потому что не надо выходить на улицу.

— Не романтична? – Георг презрительно усмехается. – А что это значит? Существует много сортов романтики.

– Ризенфельд, конечно, понимает под романтикой приключение с дамой из высшего общества. Не интрижку с женой мясника.

Георг качает головой.

– А в чем разница? Высший свет ведет себя в наши дни вульгарнее, чем какой-нибудь мясник.

Тогда чрезмерное несчастье сделало нас людьми. А теперь бесстыдная погоня за собственностью снова превратила нас в разбойников. Чтобы это замаскировать, нам опять нужен лак хороших манер.

— Видите! — с горечью восклицает Генрих, обращаясь к Ризенфельду. — Поэтому мы и войну проиграли! Во всём виновата наша расхлябанная интеллигенция и евреи.

— И велосипедисты, — добавляет Ризенфельд.

— При чём тут велосипедисты? — в свою очередь удивляется Генрих.

— А при чём тут евреи?