Я никогда не стану христианином... Ибо я ничего не видел, я все упустил, я прибыл слишком поздно. Если бы я хотел верить, то должен был бы поверить свидетельствам других.
вера
Cлайд с цитатойЯ — космонавт, учёный, доктор наук. Но это не противоречит моей вере в Бога. Я уверен: наука нейтральна по отношению к добру и злу. Ядерная энергия, лазерный луч, космическая техника — всё это можно использовать и в мирных целях, и в военных. Но если человек верит в Бога, если соблюдает заповедь «не убий», он уже не станет изобретать орудие убийства. Наука, развиваясь, должна познавать мир, а религия — воспитывать сердце человека так, чтобы научное развитие не превратилось для людей в смертельную угрозу. Я православный, но считаю, что любая традиционная религия лучше, чем безверие, которое сегодня вливается в душу молодежи. Ну, что это такое: «Бери от жизни всё»? Ведь если моя свобода и удовольствие превыше всего, значит, другие для меня — никто, и я могу ради своей свободы делать всё, что угодно. Но так нельзя жить — это тупик. Гомосексуалисты, например, требуют свободы регистрировать свои браки. Но ведь это же против Бога! Не зря Он сотворил Адама и Еву, а не двух Адамов!
— Если мы не правы, то кто же прав?
— Речь не о том, кто прав — кто нет. Все конфессии небезупречны. Слишком самодовольны, чтобы понять: не так уж и важно, во что вы верите. Надо просто верить. Пусть сердце стремится к благу. Но и мозг напрягать не вредно.
Вера – первое, в чем я начал сомневаться. Потому что начал сомневаться в божественной справедливости. Еще в детском саду я задумался: а что, на небе со мной все будет так же, как с протестантами, как с католиками? Меня вообще всегда интересовала возможность несправедливости. Ко мне-то все были очень расположены, я с детства нравился людям, был, что называется, прелестным ребенком. Другие нравились меньше, и я замечал это. И по вечерам изводил маму вопросами, главный из которых был, конечно, «почему?». А она мне говорила: то, что ты нравишься людям, – дополнительные возможности и дополнительная ответственность. И только. Но во мне поселилось чувство вины, что смешно, из-за несправедливого мироустройства. А потом религия и вовсе перестала устраивать меня – из-за догмы, предписывающей, что можно, а что нельзя. А это опасно – любое предписание. Жизнь состоит из различий, все имеет право на жизнь. Мне ближе ментальность древних греков: они знали, что такое повороты колеса фортуны, взлеты и падения. У них глубже понимание самой природы человека, его натуры. Для них естество первично.
Способность людей верить в то, что кажется мне совершенно невозможным — от столоверчения до исключительности своих детей — не имеет ни конца, ни края.
Теперь я думаю только о том, что в девятнадцать лет слишком рано переставать верить, что в девятнадцать лет жизнь только начинается, что в этом возрасте еще нельзя никому говорить о том, что человек уже ничего не добьется в жизни и что он представляет собой лишь неисправимое зло.
– Мы с папой все обсудили и решили, что ты должна знать…
Рак? Банкротство? Я уже не знала, что и думать.
– Мы с твоим папой решили, что мы больше ни во что не верим.
– В каком смысле, не верите?
– В самом прямом.
– Господи, мама… ты звонишь мне в понедельник с утра, чтобы сообщить, что вы с папой ни во что не верите?!
– Да.
– Ни в бога, ни в церковь? Вообще ни во что?
– Вообще ни во что.
Квазимодо остановился под сводом главного портала. Его широкие ступни, казалось, так прочно вросли в каменные плиты пола, как тяжелые романские столбы. Его огромная косматая голова глубоко уходила в плечи, точно голова льва, под длинной гривой которого тоже не видно шеи. Он держал трепещущую девушку, повисшую на его грубых руках словно белая ткань, держал так бережно, точно боялся ее разбить или измять. Казалось, он чувствовал, что это было нечто хрупкое, изысканное, драгоценное, созданное не для его рук. Минутами он не осмеливался коснуться ее даже дыханием. И вдруг сильно прижимал ее к своей угловатой груди, как свою собственность, как свое сокровище... Взор этого циклопа, склоненный к девушке, то обволакивал ее нежностью, скорбью и жалостью, то вдруг поднимался вверх, полный огня. И тогда женщины смеялись и плакали, толпа неистовствовала от восторга, ибо в эти мгновения... Квазимодо воистину был прекрасен. Он был прекрасен, этот сирота, подкидыш, это отребье; он чувствовал себя величественным и сильным, он глядел в лицо этому обществу, которое изгнало его, но в дела которого он так властно вмешался; глядел в лицо этому человеческому правосудию, у которого вырвал добычу, всем этим тиграм, которым лишь оставалось клацать зубами, этим приставам, судьям и палачам, всему этому королевскому могуществу, которое он, ничтожный, сломил с помощью всемогущего Бога.
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 243
- 244
- 245
- 246
- 247
- 248
- 249
- 250
- 251
- …
- следующая ›
- последняя »