шутка

В комедии всё как на войне. Если шутки удались, то они убивают. Если не удались, считай себя убитым.

— В сейфе подполковника Яковлева всегда лежали три вещи: подписанное заявление об увольнении, где надо было только поставить дату, четвертинка беленькой и пистолет с единственным патроном. Довёл его до этого один из сотрудников по фамилии Измайлов. Уволить которого не представлялось возможным ввиду его многочисленных коррупционных связей.

— Да!

— Володь.

— Господи, что тебе нужно от меня?

— Там, такое дело. М-м. Тебе в машину насрали.

— Ах!

— Шучу, шучу. Нет конечно!

— Сука! Ты!

— Спокойней, Володь. Шутка старая, но с каждым разом работает всё лучше.

— Чего ты хотел шутник?

Природа часто печалится и радуется, плачет и смеётся — но шутить не любит!

Нам недостает шутки, потому что не достает серьезности, которую замещает теперь все уравнивающее остроумие, что смеется равно над добродетелью и пороком и упраздняет их.

«Откуда вы?» — «Из Миннеаполиса». Первый секретарь ЦК КПСС подошел к карте мира, обвел карандашом Миннеаполис и пошутил: «Это чтобы я не забыл, что этот город должен уцелеть, когда полетят наши ракеты».

Мечты играют злые шутки только с теми, у кого их нет.

Та самая острая нехватка волшебства и от¬правила меня на его поиски, и я помню тот день, когда нашел его. Мне исполнилось пять лет. Два моих старших брата были в школе, а я — в супермаркете с мамой. Я видел, до чего она несчастна. Не знал еще, но ей уже сообщили, что моему отцу с его катарактой необходимо опять лечь в больницу на очередную операцию. Хотелось как-то порадовать ее, и я нашел повод — в овощном отделе.

— Мамочка, смотри! — сказал я. — Вон тот баклажан похож на Никсона!

Сходство было и впрямь изумительным — макушка баклажана свисала вниз, как настоящий нос, но куда изумительней было лицо моей матери, озаренное весельем. Как же здорово было рассмешить ее, вытянуть хоть на мгновение из ее несчастий. Всего пара слов — и мрак рассеялся. Я начал собирать шутки и рассказывать их ей в любую подходящую минуту. С отцом тоже срабатывало, и, когда мне удавалось насмешить его, я слышал громкий безудержный смех — смех здорового человека. И тоже начинал смеяться, и в такие мгновения мы с ним бывали по-настоящему близки.

Сколько же вас обижали, что вы стали относиться ко всему шутя?

— Ты опять шутишь?

— Нет, если бы это была шутка, вы открыли бы рот и я услышал бы: «Ха-ха-ха».