Россия

Идут белые снеги,

как по нитке скользя…

Жить и жить бы на свете,

но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,

растворяясь вдали,

словно белые снеги,

идут в небо с земли.

А любил я Россию

всею кровью, хребтом —

ее реки в разливе

и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,

дух ее сосняков,

ее Пушкина, Стеньку

и ее стариков.

Не радуйтесь, мы не перевелись.

Нас много непревыкших есть от пуза.

Нам человечность прививала жизнь,

В палатах умиравшего союза.

Мы выжили, конечно же, не все.

Но выжившие — стали крепче стали.

Мы русские — трехкратно — обрусев,

из праха вашей совести восстали.

Нам стойкости у вас не занимать.

Вы видели уже, как мы воюем.

А если не хотите вспоминать,

Напомним и повторно расстолкуем.

Не трогайте Россию, господа.

Запомните: нас бьют, а мы крепчаем.

Услышьте нас, а если нет — тогда

Тогда мы за себя не отвечаем.

На вшивость нас не стоит проверять.

Заморский парень, ты не есть — Мессия.

Любезный, не Вьетнам мы, а Россия!

Подумай, с кем ты хочешь воевать?

Подумай, брат, не Босния, а Россия!

Подумай и не трогай нашу Мать!

За что ж? ответствуйте: за то ли,

Что на развалинах пылающей Москвы

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы?

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?..

Вы грозны на словах — попробуйте на деле!

Иль старый богатырь, покойный на постеле,

Не в силах завинтить свой измаильский штык?

Иль русского царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?..

Так высылайте ж к нам, витии,

Своих озлобленных сынов:

Есть место им в полях России,

Среди нечуждых им гробов.

Уже давно между собою

Враждуют эти племена;

Не раз клонилась под грозою

То их, то наша сторона.

Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях, иль верный росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? вот вопрос...

Оставьте нас: вы не читали

Сии кровавые скрижали;

Вам непонятна, вам чужда

Сия семейная вражда;

Для вас безмолвны Кремль и Прага;

Бессмысленно прельщает вас

Борьбы отчаянной отвага —

И ненавидите вы нас…

Будучи одновременно творцом и тварью отечественной действительности, русский язык является формой существования, телом тоталитарного сознания.

Быт всегда обходился без слов: мычанием, междометиями, цитатами из анекдотов и кинокомедий. Связные слова нужны власти и литературе.

Русская литература — способ существования в России нетоталитарного сознания. Тоталитарное сознание с лихвой обслуживалось приказами и молитвами. Сверху — приказы, снизу — молитвы. Вторые, как правило, оригинальнее первых. Мат — живая молитва тюремной страны.

Указ и матерщина — это отечественные инь и ян, дождь и поле, детородный орган и влагалище. Вербальное зачатие русской цивилизации.

На протяжении жизни поколений тюремная действительность вырабатывала тюремное сознание. Его главный принцип: «сильнейший занимает лучшие нары». Это сознание выражалось в языке, который призван был обслуживать русскую жизнь, поддерживая её в состоянии постоянной, бесконечной гражданской войны. Когда все живут по законам лагеря, то задача языке — холодная война каждого с каждым. Если сильный обязательно должен побить слабого, задача языка — сделать это словесно. Унизить, оскорбить, отнять пайку. Язык как форма неуважения к личности.

Русская реальность выработала язык оголтелой силы и унижения. Язык Кремля и лагерный сленг улицы имеют одну природу. В стране, живущей по неписаному внятному закону — место слабейшего у параши — наречие адекватно реальности. Слова насилуют. Опускают.

Трудно выразить то, чем были для нас дамы, спутницы своих мужей; по справедливости их можно назвать сестрами милосердия, которые имели о нас попечение, как близкие родные, коих присутствие везде и всегда вливало в нас бодрость, душевную силу.

Я очень не люблю, когда мы начинаем повторять чьи-то уже пути. Допустим, действительно, у нас Бродвей невозможен, также как было бы, наверное, странно, когда белые начнут танцевать рэп. Такие сугубо афроамериканские дела. Было бы забавно, если бы, допустим, ансамбль «Берёзка» был где-то в Эфиопии. У нас есть свой настоящий путь. Это главное, что в нас есть. У нас есть очень мощный стержень, который может покорить всех.