Виноваты звезды

Единственным человеком, с которым я действительно хотела поговорить об Августе Уотерсе, был Август Уотерс.

Придет время, когда не останется людей, помнящих, что кто-то вообще был и даже что-то делал. Не останется никого, помнящего об Аристотеле или Клеопатре, не говоря уже о тебе. Все, что мы сделали, построили, написали, придумали и открыли, будет забыто. Все это, — я обвела рукой собравшихся, — исчезнет без следа. Может, это время придет скоро, может, до него еще миллионы лет, но даже если мы переживем коллапс Солнца, вечно человечество существовать не может. Было время до того, как живые организмы осознали свое существование, будет время и после нас. А если тебя беспокоит неизбежность забвения, предлагаю тебе игнорировать этот страх, как делают все остальные.

Это хорошая жизнь, Хейзел Грейс.

— На каждого живого приходится по четырнадцать мертвых. Я искал эту информацию пару лет назад. Мне было интересно, можно ли помнить всех. Ну если организоваться и закрепить за каждым живущим определенное количество умерших, хватит ли живых, чтобы помнить всех мертвых?

— И как, хватит?

— Конечно, любой в состоянии запомнить четырнадцать фамилий. Но мы скорбим неорганизованно, поэтому многие наизусть помнят Шекспира и никто не помнит человека, которому он посвятил свой Пятьдесят пятый сонет.

— Значит, пару дней ты проспала, — начала Элисон. — Хм, что же ты пропустила... Знаменитости принимали наркотики, политики ссорились, другие знаменитости надевали бикини, обнажившие несовершенство их тел. Одни команды выиграли матчи, другие проиграли. — Я улыбнулась. — Нельзя так просто от всего исчезать, Хейзел. Ты много пропускаешь.

Мне нравилось, что он штатный профессор кафедры

Слегка Асимметричных Улыбок — на отделении дистанционного обучения.

Некоторые туристы думают, что Амстердам – это город греха, но на самом деле – это город свободы. Просто в условиях свободы большинство выбирает грех.

— А что, по-прежнему круто ходить в молл?

— Я очень горжусь своим незнанием того, что круто, а что нет.

Пока он читал, я влюбилась — так, как мы обычно засыпаем: медленно, а потом вдруг сразу.

На футболке был принт знаменитой картины сюрреалиста Рене Магритта: он нарисовал курительную трубку и подписал курсивом: «C'est n'est pas une pipe» («Это не трубка»).

— Не понимаю я этой футболки, — сказала мама.

— Питер ван Хаутен поймёт, поверь. Он тысячу раз ссылается на Магритта в «Царском недуге».

— Но это же трубка!

— Нет, не трубка, — заметила я. — Это изображение трубки. Понимаешь? Любые изображения вещей имманентно абстрактны. Это очень тонко.