— Круто ты с ним!
— Мать просила, чтоб построже.
— Скажи, а зачем ты пацану эту блатату прогнал?
— Индивидуальный подход, этот иначе не понимает. А с другими по-другому.
— Слушай, ну, если не посадят, поступай на педагогический! Заочно!
— Круто ты с ним!
— Мать просила, чтоб построже.
— Скажи, а зачем ты пацану эту блатату прогнал?
— Индивидуальный подход, этот иначе не понимает. А с другими по-другому.
— Слушай, ну, если не посадят, поступай на педагогический! Заочно!
— Слушай, я тут одну штуку понял, в нашем лагере все прям, как там.
— Где там?
— На зоне. Администрация, режим, запретка, авторитеты, шныри и стукачи. А мы с тобой вертухаи получаемся. Я теперь Вышкина в чем-то понимаю. Ну и на кой тогда когти рвать? Променять одну клетку на другую? Сенека в таком случае сказал бы так: «Весь мир тюрьма, но разного режима».
— Ты к чему клонишь? Че, вернуться хочешь?
— Ни черта ты не понял. Ты вот про свободу твердил, а где она? Есть только то, что ты сам для себя выбрал.
— У меня вообще с ним не очень складывается.
— Ну почему, он мне сказал: «Эх, нам бы такого папу, как дядя Витя!»
— Да зачем ему нужен такой отец?..
— Черт у нас куда идет? За оброком. Оброк, где? В море. А где у нас море?
— Ну, море...
— На трибуне!
— И че, так вот в Японии делают, да?
— В Японии.
— Слушай, мы ведь все-таки Пушкина ставим, ну зачем нам х... ху...
— Ханамити. Трактовка!
— Ну да, и поп в кимоно!
— Очень неожиданное решение!
— У меня мать в больнице. Кроме меня помочь некому. Я тебя, как человека прошу.
— Как вы меня блатные!..
— Тихо, тихо!
— Мама, мама... Всё на жалость давите. Мама... Когда в тюрьму садился, о матери думал?
— Японцы — это тема! Всё, Кольцов. Мы в Питере!
— Какая тема, что ты мелешь?
— Японский театр! Хананамити — там все действие происходит на кладбище!
— Ага, хорошо, не в морге.
— У нас преступник беглый! Вожатый!
— Твой вожатый?
— Мой!
— Строгий, наверное?
— Строгий!
— А звать-то его как?
— Евгений Дмитриевич!
— Подожди-ка...
— А фамилия?
— Убегаев!
— Мальчик, ты что в лагере делаешь?
— Отдыхаю!
— Ну и отдыхай!